Мы сделали небольшую остановку на углу улицы Нелатон, чтобы выпить кофе. Я бросила взгляд на часы. Сегодня я обещала навестить Мамэ. Понятно, что уже не получится. Слишком поздно. Решила перенести на завтра. Это никогда не было для меня тяжелой обязанностью. Мамэ стала той бабушкой, которой у меня никогда не было. Мои собственные умерли, когда я была совсем маленькой. Я только надеялась, что Бертран тоже соберется, она его обожала.
Бамбер вернул мои мысли к Вель д’Ив.
– Со всеми этими делами мне даже приятно, что я не француз, – заметил он.
Потом опомнился:
– Ой, извини! Ты же француженка, верно?
– Да, – подтвердила я. – По мужу. У меня двойное гражданство.
– Я ляпнул, не подумав.
Он откашлялся. Вид у него был смущенный.
– Все в порядке, не волнуйся, – улыбнулась я. – Знаешь, после стольких лет в семье мужа меня все равно называют американкой.
Бамбер расплылся до ушей:
– И тебя это не задевает?
Я пожала плечами:
– Иногда. Я больше половины жизни провела во Франции. Теперь чувствую себя местной.
– Ты давно замужем?
– Скоро шестнадцать лет. Но здесь я уже двадцать пять.
– А у тебя была этакая шикарная свадьба на французский манер?
Я рассмеялась:
– Нет, церемония была очень простой. Мы поженились в Бургундии, в поместье, принадлежащем семье мужа, неподалеку от Санса.
На мгновение мне припомнился тот день. Родители молодоженов – Шон и Хизер Джармонд, Эдуар и Колетт Тезак – едва обменялись парой слов. Словно французская ветвь семьи внезапно забыла свой английский. Но мне было все равно. Я была так счастлива. Над маленькой деревенской церковью сияло солнце. На мне было платье цвета слоновой кости, очень простое, одобренное свекровью. Бертран был ослепителен в своем сером костюме. Великолепен был и обед в доме семейства Тезак. Шампанское, свечи и розовые лепестки. Чарла произнесла очень забавный тост на своем ужасающем французском, но смеялась я одна, а Лаура и Сесиль чопорно надулись. На моей матери был бледно-розовый костюм, она шепнула мне на ухо: «Надеюсь, ты будешь счастлива, мой ангел». Отец вальсировал с Колетт, по-прежнему несгибаемо прямой, как буква «i». Мне казалось, что воспоминанию уже много веков.
– Скучаешь по Штатам? – спросил Бамбер.
– Нет. Я скучаю по сестре. Но не по Америке.
Молодой официант принес нам кофе. Он бросил взгляд на огненную шевелюру Бамбера и глуповато улыбнулся. Потом заметил внушительное количество фотоаппаратов и объективов.
– Туристы? – проявил он смекалку. – Делаете красивые снимки Парижа?
– Нет, не туристы. Мы делаем красивые снимки того, что осталось от Вель д’Ив, – произнес Бамбер на своем французском, в котором рокотал неисправимый британский акцент.
Официант, похоже, удивился.
– Никто никогда не спрашивал про Вель д’Ив, – признался он. – Вот про Эйфелеву башню – это да… Но про Вель д’Ив…
– Мы журналисты, – пояснила я, – работаем на американский журнал.
– Время от времени я и правда вижу еврейские семьи, – вслух размышлял молодой человек. – Особенно по юбилейным датам, после речей у Мемориала на берегу Сены.
У меня появилась мысль.
– А вы не знаете кого-нибудь, может соседа, кто мог бы рассказать о той облаве? – спросила я.
Мы уже сделали интервью с несколькими выжившими. Большинство из них написали книги, чтобы рассказать, что они пережили, но нам не хватало реальных свидетелей. Нам нужны были парижане, которые присутствовали при самом событии.
