У меня нет данных.
Я все еще стараюсь не думать о том, куда иду.
Не думать.
Как будто, если не думать, там ничего и не будет.
Включаю память.
Это шанс, говорит Зет.
Последний шанс, говорит Зет.
Почему вы так считаете, спрашиваю я.
Так уже было, говорит Зет.
Показывает мне память – не мою и не его, чужую, чью-то, а может, и вовсе ничью. Так тоже бывает – ничья память.
Так уже было, говорит Зет, показывает в чужой памяти бесконечно далекие войны, про которые уже никто и не помнит, что они были, причудливые, давно забытые орудия, крепости, которые только кажутся неприступными. Враг окружает, враг наступает, спасения нет…
…а потом что-то происходит. Я не могу понять – что, все слишком быстро, слишком беспощадно, слишком стремительно, – я вижу то, что минуту назад было вражеской армией, а теперь лежит на песке, растерзанное в клочья, в ошметки, в обломки, в обрывки.
Я не понимаю, говорю я.
Я тоже не понимаю, говорит Зет.
Когда это было, спрашиваю я.
Зет называет даты. Мой разум не может принимать такие даты – бесконечно древние – мне приходится расширить свое сознание, куда-то в незримые дали – сознание давится само собой, не может развернуться так далеко. Пытаюсь уцепиться хоть за что-то, спрашиваю чужую память, под какими звездами, под каким солнцем была война – память отвечает, называет звезды, галактики, миры, я не слышу ни одного знакомого имени.
Так было, говорит Зет.
Тогда.
Тогда.
И тогда.
Так будет сейчас, говорит Зет, когда враг будет у ворот, когда нет спасения – что-то придет, что-то растерзает вражеские орды…
Что, спрашиваю я.
Что – что-то, спрашиваю я.
Пойдешь туда, говорит Зет, приведешь оттуда что-то, говорит Зет.
Показывает на северо-восток.
Заставляю себя идти.
Два километра до цели.
Еще можно повернуть назад, говорю я себе.
Еще можно отступить.
Выворачиваю память, вытряхиваю оттуда войны, в которых было вот так же, враг у ворот, неминуемая гибель цитадели – и победа, победа отчаянно ценой, и цитадель стоит еще тысячи лет, переживая поколения и поколения. Победа – без вот этого непонятного, неведомого, немыслимого, что таится там, там…
Так нельзя, говорит Бета.
Так нельзя, запоминаю я.
Почему, спрашиваю я.
Потому что, говорит Бета.
Мы не знаем, что это, говорит Бета.
То, что уничтожит наших врагов, то же уничтожит нас самих, говорит Бета.
Пыль под ногами.
Солнце в зените.
Бета показывает мне память – не его память, ничью память – где немыслимое нечто рвет на куски врагов цитадели, потом замирает, словно задумывается – и терзает саму цитадель, оставляя от неприступной крепости горстки пепла.
Я смотрю на память – ничью память, я пытаюсь понять, правду я вижу или нет, я не понимаю. Память штука коварная, память играет с нами, подбрасывая то, чего не было, пряча от нас то, что было.
Так было, говорит Бета.
Память не врет, говорит Бета.
Память правду говорит – говорит Бета.
Скорость к нулю.
Замираю возле гробницы, которая кажется древнее самого мира.
Снова говорю себе – еще можно повернуть назад.
Говорю себе – да.
Да.
Набираю цифры на кодовом замке.
Легкий щелчок.
Дверь открывается сама, мне даже не приходится её дергать – затхлая пустота вырывается из сумрака, я тщетно пытаюсь разглядеть, что там, впереди – даже луч фонаря не помогает.
Гробница.
Здесь.
Совсем рядом.
Гробница, которую еще можно не открывать.
Пытаюсь рассмотреть то, что внутри – непрозрачная крышка не позволяет мне этого сделать.
