Мне некого было радовать дома. Я была одной из тех, кого обычно называют одинокими, хотя сама никогда этого особо не ощущала. Возможно, просто привыкла находиться одна. Если кратко описывать мою скромную биографию, то я росла в одном из столичных детдомов. О моих родителях ничего не было известно. В далекий период неопределенности и некого смятения незадолго до слома прежнего режима и становления новой страны они (или же только моя мама) оставили меня двухнедельную на улице столицы. Безусловно, мне повезло родиться и остаться в Москве. Этим вряд ли можно хоть как-то оправдать поступок моих родителей, но, по правде говоря, я их никогда и не винила. Не потому, что пыталась мысленно найти оправдание, скорее просто не знала их.
Период детства помню смутно. Вроде было пару подружек, но их в дошкольном и школьном возрасте удочерили. Помню только, как они радовались появлению семьи и как я должна была радоваться за них, но ощущала только чувства пустоты, грусти и злости. Такая детская зависть, сравнимая с тем, как кому-то купили в магазине новую игрушку, а тебе – нет. После этого мы постепенно переставали общаться, а с годами совсем теряли контакты.
Возможно, появляется вопрос, почему в семью не забрали меня. Я не раз думала об этом не только в детстве и юности, но уже и в осознанном возрасте, пытаясь представить, как бы могла сложиться моя судьба иначе, если бы это случилось. Каждый раз в воображении возникали счастливые картинки и долгие, подробные сценарии вроде тех, что обычно представляешь перед сном, и такие же несбыточные. Однако, конкретную причину такой несправедливости судьбы я выделить не смогла. Несколько раз со мной приходили общаться бездетные пары. Один раз были муж с женой, которые уже имели детей, у меня могли появиться братик с сестричкой. Но все эти люди никогда не задерживались надолго. Как бы ужасно ни было сводить все к внешности, но, думаю, это тоже сказалось по-своему. Я всегда была гадким утенком. Расцветать, и то немного, начала уже ближе к окончанию интерната, но таких взрослых детей редко забирали в семью. И я не стала исключением. Возможно, здесь уже повлияли моя застенчивость, неразговорчивость, даже скорее некоторая дикость. Сложно это представить сейчас, когда спустя годы, я подробно пишу воспоминания о прошедших годах и собственные мысли. Но на тот момент общение давалось мне крайне сложно. Со мной просто не находили контакт те, кто нуждался в ребенке.
Единственным человеком, который всегда мог получить от меня искреннее общение, была одна из воспитательниц в нашем детском доме – Нина Васильевна. Она много времени проводила со мной с самого раннего детства, но не настолько много, чтобы я начала воспринимать ее в качестве матери. Женщина скорее была для меня единственным и настоящим другом. Когда я начала учебу в интернате, то редко видела ее, но всегда приходила с проблемами за советом или помощью, или просто за разговором. Хотя назвать этот вид коммуникации диалогом в привычном смысле слова сложно. Даже Нине Васильевне я не открывалась до конца. Заходила, кратко отвечала на вопрос о моих делах и на последующие уточняющие вопросы, а дальше слушала наставления воспитательницы или истории из ее жизни. Удивительно, что, не зная, что у меня произошло, эта женщина с идеальной точностью определяла, что не так, и подбирала историю или совет, подходящие под конкретную ситуацию. «Разговоры» были недолгими, но мне хватало пищи для размышлений до следующего раза.
