Книга абсурдов и любви - страница 7

– Что Вы отпихиваете, – возмутилась Ляптя. – Берите ручку, пишите и ставьте печать.

– Ты что охренела, мать твою? – прошептал Иваныч, дёрнув полный стакан конька. – Такой – то – такой. Личный самопал при тебе.—быстро спросил он.

Ляптя пододвинулась к столу, Иваныч отодвинулся. Ляптя сунула руку в карман, чтобы взять яблочко и грызнуть. Иваныч побледнел и, сорвавшись с кресла, рванул к двери, истошно завопил.

– Тревога. Меня убивают.

– Да что Вы так кричите. Никто Вас не собирается убивать. Я прошу Вас дать мне разрешение с печатью на ношение личного самопала, чтоб жизнь свою сохранить. А самопала пока нет, но я его за секунду сделаю.

– Я тебе сделаю, мать твою, – и матом, и матом до самой верхотуры. – На пятнадцать суток посажу. Разрешение дай ей на ношение личного самопала. Мотай отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели. Ты мне нервы начала подрывать с воровства зерна, а сейчас добить хочешь? Дежурный, – как в колокол ударили. – Выведи её и больше не пускай, чтоб не говорила. Только через свой труп.

– Чокнулся.

.

Берегитесь вокзалов, гостиниц и домоуправлений

 Вокзал был похож на купол гигантского парашюта. Ляптя, сменившая имя на Вику, шагнула под его стеклянные, словно зеркальные своды в жаркий летний полдень с фибровым чемоданом в стальных угольниках, на которых играли солнечные «зайчики».

 Чемодан тотчас оказался под прицелом человека с номерком 13 на затянутой в чёрную робу груди.

– Чёртов номерок, – прошипела Вика, – но ничего пробьёмся.

Человек ослепил Вику великолепной улыбкой, поставил её фибровый скарб на выкрашенную в зелёный цвет тележку с колёсиками в резиновых шинах, и завязал, словно своё добро. Узел был похож на увесистую, виноградную гроздь.

– Куда едем, мадам?

– Не мадам, а мисс. Мусьё.  Куда надо, туда и едем, – отщёлкнула Вика.

– Да ты с характером!

 Так охарактеризовал Вику носильщик столичного вокзала.

– А что, с характером тут нельзя?

– Можно, – добродушный ответ. –  Только тут твой фибровый норов быстро утюгом прогладят.

– А норов у нас не оловянный, господин мусье. На паяльник не возьмёшь.

 Вика снисходительно осмотрела носильщика. Человек кавказских кровей. Его Фортуна застряла под вокзальными сводами. Носильщик катил тележку без окриков по пробитому Викой проходу в толпе под величественными буквами на фронтоне вокзала. В поезде эти буквы вызвали вздох облегчения у столетнего деда и слова.

– Ну, вот и матушка наша. Тут и решим всё.

 Голос диктора дрожал, когда он говорил о "матушке". Проводница выбрасывала из накуренного тамбура мусор, который грязной шлеёй вился за последним вагоном. Вика стояла у окна, испытывая вулканические встряски сердца, в котором умирали поселковые пепельные посадки и задыхающиеся в пыли морщинистые акации.

 Носильщик выслушал историю Вики о тяжбе с родителями, распрях с директором школы, личном самопале, которую она изложила ему, дабы выбить у него мысли об оловянном норове и заикаясь спросил.

– Самопал при тебе?

«Подкапывается гад, ограбить хочет», – подумала Вика. – Ну, держись сволочь».

– Да, – небрежно сплёвывая, бросила она и сунула руку за пазуху. – Возле сердца лежит. Вначале думала положить в чемодан, да долго доставать, а из – за пазухи раз, два и ой, мама, гони гроши, а то дырку сделаю.

Носильщик принял это на свой счёт.

– Постереги тележку, – затравленно бросил он. – Я мигом за грошами.

Минут через пять Вика увидела мчавшегося огромными прыжками, словно кенгуру полицейского, а за ним хлыщущего потом носильщика.