– Можно пойти к рыбнику, наверняка он что-нибудь нам подберет.
Тимофей назидательно погрозил мне пальцем, предварительно переложив книгу из руки в руку.
– Мало пойти к рыбнику! Жабе нужно наречь имя и заставить ее проглотить священную облатку. У тебя есть священная облатка?
– Нету, – я сокрушенно развел руками.
– И у рыбника нету! – констатировал Тимофей. – Не пойдем мы к нему!
Какое-то время мы шли молча. Потом Тимофей сказал, внимательно глядя куда-то вдаль:
– После оглашения проклятия жаба заворачивается в сверток и перевязывается прядью волос проклинаемого, после чего сверток зарывается у порога дома оного и…
– И?
– А, – Тимофей отмахнулся от меня как от назойливой мухи. – Что-то я упустил…
Снова какое-то время мы шли молча. Мой собеседник что-то мучительно вспоминал. Когда впереди показались заросли орешника, Тимофей вдруг испустил торжествующий вопль:
– Вспомнил! Плюнуть надо было!
– В рыбника?
– Какого рыбника?… Идиот! На сверток надо было плюнуть, перед тем как закапывать.
– И что тогда будет? – поинтересовался я.
– Элементарный дух жабы станет кошмаром и вампиром, и будет являться заколдованному каждую ночь!… Ну что, будем жаб ловить? – Тимофей приглашающим жестом указал в сторону вонючего болота. – Или будем жезлы делать?
Перспектива ковыряния в болотной жиже в поисках непременно толстой жабы с последующим ее закапыванием на пороге дома ненавистного мне рыбника на очах его домочадцев меня не прельщала. Я так и видел жену рыбника с бородавчатым носом, ее старуху мать, толстых рыбниковых дочек, жабообразных к тому же, и нас с Тимофеем с заступами и свертком. «Это ж мне придется перед всем семейством опять комедию ломать, как в тот раз, когда мы ходили к ним воровать свежую рыбу. Пока Тимофей будет сверток закапывать, мне придется байки им рассказывать, чтоб внимание отвлечь. Можно, конечно, пойти ночью, но ночью страшно, да и небезопасно на улицах…»
– Жезл! – твердо сказал я.
И мы пошли делать жезл.
* * *
Куко. Средневековье. Осиновая роща.
– Это предприятие было названо ими вторым крестовым походом, – вещал Тимофей, врубаясь в заросли орешника. – По принятому летоисчислению в году 1147 и окончилось конфузно. Огромная армия из одних только рыцарей числом до 70 тысяч и легионов всякого сброда двинулась из Регенсбурга по пыльной дунайской дороге, оставляя после себя кучи дерьма… Тьфу! Эй, где ты там застрял?
– Да тут я… Сдается мне тут тоже побывали эти рыцари. Представляешь, Тимофей, я вступил в самую середину.
– А дерьмо человечье? – поинтересовался философ.
– Не знаю. Какая разница.
– Большая. Вступить в человеческое – есть добрая примета – к богатству, а в звериное – лишь вымазаться зря.
– И чево с ними дальше было, с рыцарями?
– А ничего… Как обычно, пограбили, попьянствовали, морды друг другу начистили и по домам разошлись. Стоп, кажется это подойдет.
Подойдя поближе, я увидел, что Тимофей опирается на тонкий ствол осины и критически его рассматривает.
– Н-да… Похоже, действительно подойдет.
Я всплеснул руками:
– Но Тимофей! Ты же говорил, что жезл нужно делать из ореха, а это осина!
– Балда ты осиновая! – философ неожиданно рассвирепел. – В вопросах Бога я просвещеннее тебя, о Заратустра! Учить он меня будет! Может быть у тебя есть медь, золото и цинк? Да у тебя жабы нет приличной! А еще колдовать собрался.
– Это ты собирался, а я …
– Воистину, было сказано: « Уж лучше жить среди отшельников и козопасов, чем среди нашей раззолоченной, лживой, нарумяненной черни». Это про тебя, придурок!
