Чего ты ждешь? Разгадки? Объяснения? Хотя бы какого-то намека? Ты не получишь его. Ты получишь только это – искусно созданное напряжение, эту игру на твоих нервах, это ощущение остроты там, где нет ничего острого. Ты получаешь пустоту, заточенную до предела. И твое собственное отражение в ней – растерянное, заинтригованное, возможно, немного злящееся на эту бессмысленную трату времени. Но ты все еще здесь. Ты все еще читаешь. Почему?
.И этот гул, этот фон абсолютной энтропии, который, казалось, достиг финальной стадии однородности, вдруг начал пульсировать. Не ритмично, о нет, ритм подразумевал бы порядок, какую-то закономерность, а здесь царил лишь принцип тотального отрицания любой системы. Пульсация была рваной, спорадической, как предсмертные конвульсии нейрона, пытающегося передать сигнал, которого не существует. То гул становился невыносимо плотным, почти твердым, словно сама пустота спрессовалась в непроницаемый кристалл абсолютного нуля информации, то он истончался до состояния звенящей, почти болезненной прозрачности, сквозь которую просвечивало… что? Еще более глубокий слой той же самой бессмыслицы, но с другим оттенком отсутствия? Различить было невозможно, да и само понятие «различения» здесь потеряло всякую релевантность, превратившись в фантомный атавизм разума, ищущего опору там, где ее не просто нет, но где сама возможность опоры аннигилирована в корне.
Одновременно с этой аритмичной пульсацией гула начало происходить нечто странное с тем, что условно можно было бы назвать геометрией этого не-места, если бы у не-места могла быть геометрия. Представь себе бесконечное складывание и разворачивание оригами из самой ткани небытия, но без рук, без бумаги, без видимого результата. Углы возникали там, где не могло быть углов – острые, как бритва, но нематериальные, режущие само восприятие, не оставляя следов, но порождая фантомное ощущение рассечения. И тут же эти углы сглаживались, перетекали в невозможные кривые, заворачивающиеся сами на себя, образуя петли Мебиуса в измерениях, которых не существовало, и эти петли вибрировали с собственной, несинхронной частотой, создавая эффект мультипликации, отражения отражений в зеркалах, которые никогда не были созданы. Пространство (не-пространство) одновременно сжималось до точки сингулярности, где плотность отсутствия становилась бесконечной, и расширялось во все стороны с немыслимой скоростью, становясь бесконечно разреженным, причем оба эти процесса происходили в одной и той же несуществующей точке, в один и тот же несуществующий момент времени, порождая парадокс, который не требовал разрешения, потому что сама логика здесь была не более чем забытым сном.
А те звуковые артефакты, те глитчи восприятия, они трансформировались в нечто еще более элементарное и одновременно непостижимое. Это уже не были «скржжжт» или «кап-кап». Это были текстуры звука, лишенные акустической природы. Ощущение шершавости, но для слуха. Чувство вязкости, но переданное через вибрацию тишины. Прикосновение чего-то холодного и гладкого, но воспринятое как изменение тембра окружающего гула. Представь, что ты можешь слышать фактуру бархата, или ощущать на слух остроту битого стекла, или воспринимать ушами липкость пролитого меда. Вот нечто подобное, но умноженное на бесконечность и лишенное каких-либо ассоциаций с реальным миром, происходило постоянно, хаотично, без всякой системы, создавая сенсорный шторм в абсолютном вакууме. Эти «звуковые текстуры» не несли никакой информации, они просто были, как данность, как неотъемлемая часть этого безумного ландшафта небытия, еще больше запутывая и дезориентируя гипотетического наблюдателя, если бы он мог существовать.
