– Господи! Как же ты меня напугал! – глухо простонал он. – Так бы и придушил, честное слово!
***
– Мой дедушка был священником, – отрешённо уставившись в пространство, рассказывал Аверин, задумчиво поглощая последние дольки шоколада. Измождённый, как после долгой болезни, взъерошенный, в помятой голубой рубашке – он ссутулился над столом и грел о чашку свои хрупкие, холодные пальцы. – Я был маленький, но прекрасно его помню. Как он вёл меня по улице за руку, а все прохожие на нас оглядывались, как на инопланетян. Он не считал нужным скрываться и повсюду ходил в рясе и с наперсным крестом. Мне так нравилось его слушать! Сидеть у него на коленях, обнимать его… А с отцом моим у него были натянутые отношения. Но тот покорно терпел его визиты – не знаю, почему. Может, всё-таки – воспитание… Дедушка умер, когда я пошёл в школу. Помню – взрослые бродят по дому, суетятся, разговаривают, а в красном углу под иконами стоит дедушка и улыбается мне. И больше никто его не видит. Только я… – Аверин глотнул чаю и смял в кулаке серебристую фольгу шоколадной обёртки. – Викентий, прекратите… – вдруг страдальчески поморщился он, – прекрати рвать меня взглядом на мелкие кусочки. Меня это, мягко говоря, нервирует.
Радзинский, нахмурившись, сконфуженно уткнулся в свою тарелку.
– Извини, студент, никак не могу успокоиться.
– Ас… – начал было Аверин, но быстро махнул рукой. – А, не важно…
Радзинский усмехнулся, скользнув по его фигуре одобрительным взглядом. Теперь Николай мало напоминал маленького принца: лицо его осунулось, скулы заострились. Глаза сверкали сталью – в них не было даже намёка на улыбку. Это отрезвляло. Для пущего эффекта Радзинский ещё и напоминал себе, как хладнокровно и с какой лёгкостью аспирант выставил его вон из своей квартиры – чтобы не расслабляться…
Николай между тем прикусил губу, о чём-то напряжённо размышляя, и, вздыхая, продолжил:
– В общем, отец был принципиальным атеистом – сознательным. Но способности-то никуда не денешь… Мне объяснили, – Николай выразительно указал рукой вверх, – что целительский дар чаще всего передаётся по наследству. Ну, он и придумал себе теорию, что человек, как вид, продолжает эволюционировать. Он постоянно мне втолковывал, что скрытые ресурсы организма просто ещё до конца не изучены и настанет время, когда каждый сможет управлять ими. И чем дальше, тем больше я убеждаюсь, что в этом он был прав. Все устроены одинаково, а, значит, все призваны быть святыми – понимаешь?
Радзинский отложил в сторону вилку и во все глаза увлечённо смотрел на вдохновенное лицо Аверина, вокруг головы которого полыхало яркое фиолетовое пламя.
– Понимаю. Это многое бы объяснило. А ещё это… воодушевляет…
Николай несколько секунд напряжённо всматривался в медовые глаза Радзинского, а потом вдруг улыбнулся – широко, открыто.
– Правда?
– Правда.
Очарование момента было грубо нарушено резким телефонным звонком.
– Это твоя жена, – нахмурился Радзинский. И пожал плечами в ответ на немой вопрос аспиранта. – Я всегда знаю, кто звонит. – И выкрикнул, уже в спину, сорвавшемуся с места Николаю, – Я позвонил тебе домой вчера вечером и сказал, что у нас с тобой срочная работа, и мы будем сидеть над ней всю ночь…
