Заклинанье надежд, утоление жажды, —
Две слепые оглохшие ноты в гигантском аккорде
Извергающей жирную пену из рога!
Кто трубит? Для чего призывает на помощь?
Молчанье.
Ты счастлив. Ты слеп. Ты ничего не заметишь.
Упадает звезда на источники вод.
Там, в дальних небесах, копится гром.
Нахмурены брови заик.
От морозов осыпались зеркала.
Твоей любимой двадцать четыре.
Она умирает от меланомы.
Розы, которые ты принес в январе,
Отец ее вставит в кувшин с водой.
Мачеха бросит в цветы аспирин.
Твоей любимой двадцать четыре.
Ноги ее в коленях связаны лентой.
Фельдшер шприцует живот формалином.
Уже не похожие на твои поцелуи,
Темные пятна ползут по белому телу.
Теперь ее не спеша лобзает
Смерть, – грязнейшая из лесбиянок.
Теперь ее на носилки валят
Две кладбищенские приживалки.
Тонкие руки ее свисают.
Так с веревок
Мокрые шелковые чулки.
Гнилые дворы,
Мокнут псы под дождем,
Ограды и провода.
Чья-то нужда,
Чью-то тоска и скорбь,
Чья-то неправота.
Здравствуй, предместье,
Раздвинь занавеску,
Высунь ладонь под дождь.
Здравствуй, предсмертье, —
Скоро сочтемся:
Долго ли – Дом, Долг?
Долго ли – Дар Божий?
Долго ли, странник, Кров?
Господи, как невесомы
Руки твои, любовь!
Здравствуй, предместье,
Подставь поцелую
Заспанное лицо.
Здравствуй, предсмертье.
Скоро я легок,
Как выпитое яйцо.
Там, куда никому никогда не вернуться.
Там, куда летит в эмиграцию птица,
Неся на спине гнездо с охрипшим от страха птенцом, —
В твердой, острой, незыблемой точке падения мира,
Где покоится локоть уснувшего в ярости Бога,
Где Времени нет, где каждый миг наступает
Новый неудостоверенный день.
БУДУЩЕМУ НЕ БЫВАТЬ – С НАМИ БУДЕТ БЫЛОЕ.
Наша жизнь не имеет
Права иметь результаты.
Сумма наших страданий
Значит не более, чем снегопад или сосновая шишка.
Задолго до смерти
Мы становимся частью забытого всеми пейзажа.
Нашему брату, —
Я говорю о двуногих, двужильных,
Умеющих сплюнуть сквозь зубы, —
Праведных судей не встретить не только при жизни.
Пляшет хорек под куриным, насестом.
Пролетает сорока с улиткой в клюве.
Свиньи хрюкают, обнюхивают падаль.
Пушистеют хвосты у лис.
Слова твои – слюдяные стрекозы —
Сидят на могильных камнях.
Дай жизни быть, а смерти умереть.
Перестань надеяться, живи!..
Степь. Над степью небо, плоское, как степь.
Потерпи. Станет тише, когда выпадет снег.
И вот он, вот он, – приход Его, свист, холод —
Какой-то отсвет, вмешательство рук Чьих-то!
Кто ты, о Боже?
Садист?
Судия?
Мститель?
Любознательный мальчик, щекочущий муравейник?..
Разве тебе не теплее, если мы мерзнем?
Не веселей, не потешней, если нам страшно?
ИЛИ КТО-ТО СТОИТ, ИЗДЕВАЯСЬ, И НАД ТОБОЮ,
И ТЫ СТРЕМИШЬСЯ
НАШЕЙ ЖНРТВЕННОЙ МУКОЙ
ОТ ГНЕВА ЕГО ЗАСЛОНИТЬСЯ?..
Данте ошибся: Нерон ревновал к Джугашвили.
Связь времен распадается раньше, чем тело.
В который раз Йорик
Поднимает из ямы свой собственный череп.
В кустах иммортелей
Каин-младенец играет с малюткою Смертью.
