Забренчала ручка двери.
Кауфман осмотрелся в поисках оружия, спокойно и расчетливо. Его взгляд упал на кучу одежды рядом с телом пуэрториканца. Там лежал нож, прямо между кольцами со стразами и цепями из фальшивого золота. Безупречно чистое оружие с длинным лезвием, возможно, при жизни мертвец им гордился. Пройдя мимо мускулистого тела, Кауфман взял нож. Тот прекрасно сидел в руке; от него, на самом деле, захватывало дух.
Дверь открылась, и показалось лицо Мясника.
Кауфман впервые взглянул на Махогани. Тот не был особенно страшным, обычный лысеющий и толстый мужик за пятьдесят. Тяжелое лицо, глубоко посаженные глаза. Довольно маленький ротик с изящными губами. Практически женский.
Махогани не мог понять, откуда в вагоне взялся этот человек, но сразу уяснил, что это еще один недочет, еще один признак его усиливающейся некомпетентности. Этого потрепанного урода надо прикончить прямо сейчас. В конце концов, до конца линии осталась миля или две. Нужно прирезать коротышку, подвесить вверх ногами, пока поезд не прибыл в пункт назначения.
Махогани вошел во второй вагон.
– Ты же спал, – сказал он, узнав Кауфмана. – Я тебя видел.
Кауфман ничего не ответил.
– Надо было тебе сойти с поезда. И что ты тут пытался сделать? Спрятаться от меня?
Кауфман по-прежнему молчал.
Махогани схватил за рукоятку секач, висевший на потертом кожаном поясе. Тот был грязным от крови, как и кольчужный фартук, молоток и пила.
– А теперь мне придется тебя прикончить.
Кауфман поднял нож. Тот выглядел довольно скромно на фоне мясницкого снаряжения.
– На хер, – сказал Кауфман.
Махогани только ухмыльнулся, глядя на нелепые попытки коротышки защититься.
– Ты не должен был видеть всего этого: это не для таких, как ты, – сказал он, делая шаг навстречу Кауфману. – Это секрет.
«О, тип-то из боговдохновенных, так что ли? – подумал Кауфман. – Это многое объясняет».
– На хер, – снова повторил он.
Мясник нахмурился. Ему не нравилось равнодушие, с которым коротышка относился к его работе, к его репутации.
– Нам всем когда-нибудь придется умереть, – сказал Махогани. – Лично тебе стоит порадоваться: тебя не сожгут, как всех остальных. Я смогу тебя использовать. Скормить Отцам.
Кауфман ответил ухмылкой. Его уже не пугал этот жирный неуклюжий верзила.
Мясник отстегнул секач с пояса, взмахнул им, сказав:
– Такой грязный еврейчик, как ты, должен быть благодарен, что пригодился хотя бы так: ты – мясо, и на большее не способен.
Без всякого предупреждения Махогани нанес удар. Секач рассек воздух, но Кауфман успел отойти. Нож разрезал рукав его пальто и вонзился в голень пуэрториканца. Он почти разрубил ее, а под весом тела разрез раскрылся еще больше. Показавшееся мясо походило на превосходный стейк, сочный и аппетитный.
Мясник принялся вытаскивать секач из раны, и в этот момент Кауфман набросился на противника. Он целился ножом в глаз, но просчитался и вонзил лезвие в шею. Пробил ее, и кончик орудия, плеснув кровью, показался с другой стороны. Прямо насквозь. Одним ударом. Насквозь.
Махогани почувствовал сталь в шее так, как будто подавился, словно куриная косточка попала ему в горло. Он как-то глупо, вполсилы кашлянул. На губах показалась кровь, окрасила их, словно женская помада. Секач со звоном упал на пол.
Кауфман вытащил нож. Из двух отверстий ударили алые струи.
Махогани упал на колени, не сводя глаз с ножа, который его убил. Коротышка как-то отстраненно смотрел на него. Потом что-то сказал, но уши Махогани были глухи к словам, словно он нырнул под воду.
