«Я бы сделала так, чтобы создатель Омниверса сам на всю жизнь там остался – ни живой, ни мертвый… И никогда не увидел своих родных. И чтобы каждый день он играл в одну и ту же игру. Чтобы она ему осточертела, но не закончилась никогда», – проговорила про себя Мидори, удивляясь, но не пугаясь собственной жестокости.
Наконец, из-за плеча молчаливого рикши она увидела золотистое пятно света. Мидори сверилась с наладонником: колодец. И наверху, скорее всего, ясная погода, если лучи достают так глубоко… Вот посреди пятна стала заметной неподвижная фигура – высотой не больше самой Мидори. Что за дураки забыли посреди улицы ребенка? Кто-то ещё не знает, что крысы обглодают его за несколько минут?
Вскоре стало заметно, что человечек с неестественно перекошенной головой и длинными руками сидит на чём-то вроде машинки с колесами. А еще через несколько секунд – что с этой машинкой он попросту единое целое: живая верхняя половина приделана к роботизированной нижней, собранной, что было видно издалека, в кустарных условиях.
– Жестоко, – прошептала Мидори, пытаясь вообразить, что за напасть превратила беднягу в чудовище на колёсах.
– Приехали! – мрачно вымолвил рикша, сбавляя ход и указывая на окрашенную в ярко-голубой цвет стену, по которой разлеталась нарисованная стая чёрных птиц. Девочка вздрогнула: стена была у калеки за спиной, а значит, придется увидеть его вблизи.
Рикша затормозил, не доехав до колодца метров двадцати. Велев Мидори оставаться на месте, он подбежал к несчастному калеке – не то спящему, не то вообще мертвому, выкатил его из-под солнечных лучей, снял с пояса флягу, запрокинул неприятно опухшее желтоватое лицо и брызнул на него водой. Незнакомец протяжно застонал, прокашлялся и разразился потоком грубой брани.
– Давай-ка потише! – одернул его рикша, кивая на Мидори. – С нами леди!
– Брат, прости, – ответил инвалид, взял у своего спасителя флягу и сделал два больших глотка. – Представь: решил принять солнечные ванны – и тут моя тележка слушаться перестаёт – ни туда, ни сюда, а затем и я отрубаюсь. Брат с самого утра убежал по делам и до сих пор где-то шастает.
– В сорок пятом живешь?
– Ага. Ты за химией, что ли?
Вначале Мидори не поверила собственным ушам, но затем, не дожидаясь разрешения рикши, вскочила с места, собрала свою храбрость в кулак и подошла к мужчинам. Глаза инвалида сделались круглыми, как блюдца; в первые секунды девочка не поняла, почему.
– Значит, мне к вам, – сказала девочка вместо приветствия. – Нужны красные шприцы для аварийного выхода.
– Ты, должно быть, дочка госпожи Макото? – в замешательстве проговорил спасённый. Неужели они с мамой до сих пор настолько похожи?..
– Госпожи Макото, которая от ваших штучек в пыль рассыпается, – железным голосом подтвердила Мидори.
– Мне жаль, малыш, – пробормотал калека.
– Ни хрена вам не жаль. О себе одном и думаете, – с отвращением бросила Мидори, с трудом подавив более жестокие слова. – Так где он, ваш товар?
Инвалид кивнул на стену с птицами, в которой зияла приокрытая дверь.
– Нужен товар – кати меня внутрь. – мужчина показал перчатку с подсоединенными к ней проводами, с помощью которой он и управлял своей «нижней частью». – Это больше не работает.
Мидори покачала головой и с большим трудом толкнула беднягу к проёму. Велосипедист не остался в стороне: он помог затолкать калеку в помещение и собирался идти вместе с ней, но не тут-то было…
