Вот почему Михаил Константинович заговорил о приписках и фальшивой статистике в ответ на мой вопрос об обстоятельствах его перехода из седьмой школы в горком ВЛКСМ. Он хорошо понимал предпосылки этого на первый взгляд завидного карьерного предложения. Нет смысла, наверное, говорить подробно о нелепости ситуации, когда в школьный спортзал в больших ящиках доставляют из инкубатора сотни цыплят и школьники занимаются физкультурой в условиях птичьего гвалта, смрада и очевидной неразберихи в лучших традициях эстетики Эмира Кустурицы.
В общем, карьера птицевода по партийной линии молодому горкомовцу показалась не самой привлекательной, а вселенная веселого абсурда еще не была востребована молодежью так, как сейчас. Уверен, что нынешние тиктокеры заработали бы на видеороликах и мемах про цыплят в школьных спортзалах миллионы лайков и солидные рекламные контракты. Однако в конце пятидесятых годов не все оказались готовы к настолько дополненной реальности. Обычным людям еще хватало кинематографа. Он хоть и приукрашивал жизнь, но все-таки старался держаться в рамках. К тому же перед сеансами крутили киножурналы. В моем детстве это чаще всего бывал сатирический «Фитиль» с деревянным ящиком и горящим фитилем на заставке, а во времена молодости Михаила Константиновича показывали «Новости дня». То есть к семидесятым годам двадцатого века наш социум уже активно нуждался в ироническом переосмыслении реальности, тогда как двумя десятилетиями ранее ему было достаточно наполнения информационных лакун. Телевидение еще не играло сколько-нибудь значительной роли. Оно пока только присматривалось к обществу как к своей потенциальной добыче. До 1962 года телевизор, если таковой имелся у вас в семье, требовалось регистрировать в почтовом отделении по месту жительства, так что массовый доступ к информации осуществлялся только через газеты и радио, а за визуальным контентом, в том числе новостным, население шло в кино. Именно там Михаил Треушников увидел документальные фильмы о строительстве главного здания МГУ, услышал песню на слова Долматовского «Друзья, люблю я Ленинские горы» и решил, что ему пора расширять горизонт.
Однако за два года работы в горкоме он успел вырасти до 2-го секретаря. Его младший брат, Анатолий Константинович, учившийся тогда в школе, вспоминает, каким уважением двадцатидвухлетний Михаил пользовался в Городце. Возвращаясь домой вечером после игры в футбол, им то и дело приходилось останавливаться: многие знали его в лицо, подходили, хотели поговорить. Важные вопросы решались прямо на улице. К такому разговору мог присоединиться даже проходивший мимо 1-й секретарь горкома партии. Это отсутствие чванливости характеризует, наверное, не только безвозвратно ушедшие времена, но и особые человеческие отношения, сохранившиеся в Городце и по сей день.
«Чтобы не было нахлобучки», – окая, говорят там, когда предлагают не спешить и без суеты во всем разобраться. Похоже, само неторопливое, степенное течение Волги диктует горожанам обстоятельный подход к жизни. Все происходит небыстро, но в полном смысле – неукоснительно. И строго в избранном русле. Эта степенность и вытекающая из нее постепенность определяют уклад, мироощущение, особенности языка. Вместо слова «дача» здесь, например, говорят «сад». И покупают именно «сад», а не «дачу». Поэтому если вы из других мест, вам не сразу станет понятно, куда вас приглашают, когда зовут: «Поедем в сад, отдохнем». Но, прежде чем разобраться, вы уже успеваете уловить чеховский аромат никуда не пропавшего здесь девятнадцатого века.
