– Что ты бродишь? – спросила как ни в чем не бывало. – Иди домой.
– Маше звонила? – Он сел на мокрые ступени.
– Она звонила сама…
Зубатый отнял сигарету у жены, затянулся и швырнул в лужу.
– У нее все в порядке?
– Какой там порядок, если погиб брат? – В голосе жены сразу послышались слезы, и, пожалуй, впервые за последнее время он почувствовал к ней жалость.
Дочь отправили к мужу в Коуволу чуть ли не насильно, после похорон Саши они с женой ревели с утра до ночи, беспрестанно заводя друг друга, и этот траурный тандем пришлось разорвать на третьи сутки, чтоб не сошли с ума. Возле «горячего» финского парня со слоновьим спокойствием Маше было бы лучше, чем с матерью-неврастеничкой.
– Давай позвоним, – мирно предложил Зубатый и принес из передней телефонную трубку.
– Зачем? Там уже ночь!
– Мне просто хочется поговорить с ней.
– Возможно, Маша уснула. Не нужно будить и напоминать!
– Тогда поговорю с Арвием.
– Ты никогда не разговаривал с ним…
– А сейчас хочу! – не сдержался он. – Ты что, запрещаешь говорить с зятем?
– Не запрещаю, пожалуйста. – Катя уже заводилась на слезы. – Но он не говорит по-русски!
Зять принципиально не учил языка, не понимал ни слова, хотя два года занимался бизнесом в России, и, когда приходил в гости, сидел, как чурка, хлопая остекленевшими глазами. Но оставалось легкое подозрение, что Арвий многое понимает и хитрит, прикидывается, чтобы послушать, как о нем будут говорить в семье Маши, особенно ее высокопоставленный отец, ибо стоило ему открыть рот, как зять начинал прислушиваться.
– Успокойся! – буркнул он. – Звонить не будем.
– Погоди! – спохватилась Катя. – Почему тебе вдруг приспичило звонить? Ты что-нибудь слышал? Знаешь?
У него уже не было настроения рассказывать ей о ненормальной старухе, хотя на мгновение захотелось поделиться с женой и обсудить, почему совершенно незнакомый человек бросил ему малопонятные и страшные обвинения.
– Ничего я не слышал, – отмахнулся Зубатый. – Пойдем ужинать, выпьем по рюмке…
– Толя, ты что-то не договариваешь! О чем ты хотел говорить с Машей?
– Да ни о чем!
– Тогда почему спрашиваешь, все ли в порядке? У нее должно что-то случиться?
– Ну с чего ты взяла?! С чего?
Она ответила текстом из какой-то пьесы:
– Материнское сердце не обманешь…
– Сегодня на Серебряной подошла какая-то старуха, – неожиданно для себя признался он. – И напророчила… В общем, все это ерунда.
– Постой, что она напророчила?
– Да она больная, сумасшедшая! Не стоит обращать внимания…
– Заикнулся – досказывай! Что ты скрываешь от меня? О Маше говорила?
– Нам нужно беречь ее…
– От чего?
– Толком не понял. Несла какой-то бред…
– Найди эту старуху и спроси! Неужели не понимаешь, как это важно?
– Хорошо, найду и спрошу! – рассердился он. – Хватит об этом!
– Почему ты на мне срываешь зло? Почему все время кричишь на меня?
Зубатый промолчал, а Катя вновь стала плаксивой и жалкой.
– Я теперь стану думать о твоих словах… Как бы с Машей ничего не случилось.
– Думай! – бросил он, отворяя двери. – Мне уже отсекли правую руку…
У Зубатого язык бы не повернулся впрямую обвинить ее в чем-то или хотя бы высказать претензии, однако он считал жену виновной в том, что произошло, и считал так давно, еще до гибели Саши, когда она втянула сына в театральную богемную жизнь и отняла последнюю возможность пробудить в нем мужской характер. Да, здесь медвежью услугу оказал знаменитый Ал. Михайлов; одной матери вряд ли бы удалось согнуть упрямого, себе на уме, сына, а этот респектабельный, всемогущий барин и органичный актер играючи убедил парня, что у него явный талант лицедея. Просто мужик приехал в провинцию, расслабился, а тут еще встретил свою ученицу, вспомнил что-то из молодости, и ему захотелось побыть немного широким и благородным. Разумеется, Катя цвела и пахла от радости, а Саша сдал карабин и почти перестал разговаривать с отцом, и однажды, когда Зубатый собирался на охоту, открыл дверь к нему в кабинет, понаблюдал, прислонясь к косяку, и обронил фразу, почти скопированную у режиссера:
