Во второй с краю хате жила бабушкина двоюродная сестра, Акулина. Глеб постучал в дверь. Почти сразу замерцал огонёк в окне – хозяйка спала чутко.
– Кто? – послышался стариковский голос за дверью.
– Это Глеб, тётя Акулина, откройте.
Скрипнул засов. Уже в сенях керосиновая лампа приблизилась к лицу парня.
– Матка боска! Что ты здесь?.. Случилось чего?
– Нет-нет, всё нормально, я сейчас расскажу.
Они сидели около тёплой русской печи и пили кипяток с ароматными травами, которые хозяйка знала, где собирать, и умела по-особому заваривать.
– Вчера ваших женщин везли к штабу, формируют команду в Германию, – начал Глеб.
– Знаю, знаю… ох, бабоньки, что же с ними будет…
– Так вот, я тоже вроде как в списках… и завтра, наверное, будут наших всех сгребать. Я у вас переночую, а утром уйду к партизанам.
Баба Акулина охнула и перекрестилась на образ в углу.
Ещё до рассвета она разбудила родственника, накормила холодной кашей и отвела к деду Егору – бородатому старику, его хата стояла на отшибе, у леса. Тот выслушал Глеба, неодобрительно покачал головой, но согласился проводить туда, куда тот рвался.
– Сам не найдёшь, сгинешь, – заключил он хмуро.
Они быстро пополнили запасы парня сухарями, крышанами8 и мороженой крольчатиной. Люди отдавали последнее, Глеб это понимал.
– Там в сарае сани небольшие у стены справа, возьми, и быстро надо грузиться, не на плечах же всё тащить… навроде, мы за дровами пошли, шевелись, хлопец, светает уже, – распоряжался хозяин.
Торопила и Акулина:
– Давайте уже, идите с Богом, лес близко, авось никто не углядит, но бережёного Бог бережёт.
– Вы только бабушке передайте, что со мной всё в порядке, она волноваться будет, – попросил Глеб, обнимая на прощанье сердобольную родственницу.
– Сама понимаю, всё-всё, я зачиню9 за вами, – у Акулины навернулись слёзы.
Шли долго, не торопясь ступая на еле заметную среди сугробов утоптанную тропу. Несколько раз останавливались, молча сидели на поваленных стволах, жевали снег. Уже после полудня вышли к балке, Глебу показалось, он увидел следы вдоль неё. Дед Егор скинул рукавицы, сложил ладони лодочкой и поднёс ко рту, будто собираясь дышать на них, отогревая. Вдруг громкое уханье совы раздалось рядом, и Глеб не сразу понял, что звук шёл от деда Егора.
– Это для чего? – наивно поинтересовался юноша.
– Чтобы нас не застрелили раньше времени.
Сначала ничего не произошло, только лёгкий ветерок бежал по балке, снимая снежную стружку с гладких сугробов, но после второй попытки им ответили.
Лагерь оказался небольшим, с десяток землянок, накрытых еловым лапником, для маскировки. Часовой сразу отвёл их к командиру отряда. Тот выслушал, пристально посмотрел на Глеба и спросил:
– Ты винтовку-то хоть держал в руках?
– Только пневматическую… в тире, – признался Глеб.
Жизнь в партизанском отряде была суровой. Продовольствия не хватало. Кашеварили два раза в день, и пайка была мизерной. Сосущий под ложечкой голод теперь был постоянным спутником Глеба. Самодельные печурки в землянках нещадно чадили, и люди по ночам не высыпались, ворочаясь от недостатка кислорода и надоедливых вшей. Через какое-то время эта напасть завелась и в Глебовой одёжке.
– А что сробишь? Звиняйте, бани нема, – хмуро оправдывался командир отряда Иван Семёнович.
Медикаментов тоже не было. Если кто заболел, а зима выдалась суровой, одно средство – кипяток с брусникой. Радовать могло только относительное спокойствие, пули над головой не свистели. Немцы боялись сунуться в лес, особенно зимой. Ходили слухи, что Гитлер не собирался так долго воевать и с зимним обмундированием у фрицев случился провал. А попробуй-ка повоюй в тонкой шинельке в такой мороз. Тут вам не Европа…
