– Мы не звери. Если будешь отвечать чётко и правдиво, останешься жить.
Глеб перевёл. Немец немного успокоился, хлебнул из кружки, но первая его фраза была:
– Ich wollte nicht kämpfen. Ich bin einnormaler Buchhalter. Hab Mitleid mit mir!11
От него узнали, что Ленинград и Москва окружены, но не взяты. Глеб обрадовался, что его родной город ещё держится, вспомнил маму с младшей сестрёнкой – как они там? Успели эвакуироваться или нет?
Тем временем фриц продолжал отвечать на вопросы командира отряда. Сказал, что под Москвой идут ожесточённые бои, туда перебрасывают всё новые соединения. Эшелоны формируют в Низовом, там большой железнодорожный узел.
Молодой партизан почти всё понял, перевёл. Информация совпадала с разведданными отряда. Низовое было километрах в шести отсюда, если напрямую через лес.
– Эх, патронов бы нам. А ещё лучше динамит! – в сердцах выпалил Иван Степанович.
Немца спросили об охране на железной дороге, потом накормили супом, увели и посадили под арест.
В отряд продолжали прибывать люди, по весне соорудили ещё три землянки. Несколько раз их навещал дед Егор. Рассказал, что назавтра после ухода Глеба к Фёкле Платоновне заявился офицерик, тот самый, что жил в доме председателя. Спрашивал, где внук.
– Ночью сбёг, не знамо куда, – честно ответила бабушка, смахнув слезу.
Фрицы перевернули вверх дном весь дом, громко ругались на своём лающем языке, но в результате ушли ни с чем.
– Хорошо, что каратели уже уехали, – добавил дед Егор. – Могло и хуже всё кончиться.
– А про меня говорили с бабушкой? – спросил Глеб.
– Да. Сказал, что ты живёшь, как у Христа за пазухой.
Парень улыбнулся: «Всё верно!»
Вскоре после допроса «языка» командир отряда заглянул в землянку, которую Глеб делил с танкистами и ещё тремя партизанами. Парень склонился над плохо обструганным столом и огрызком карандаша рисовал лесной пейзаж в своём блокнотике. Иван Семёнович взял в руки рисунок:
– Да ты способный малый, как я погляжу. – Потом посмотрел на подставку под котелок, вырезанную из дерева в виде гнома с вытянутыми руками.
– Твоя работа?
– Моя, – признался парень.
– А приклад новый смастерить можешь? А то у Картавенко Петра раскололся…
– Попробую, – отозвался Глеб.
Командир повертел рисунок в руках, о чём-то задумался, потом положил на стол, нахлобучил ушанку и вышел.
Приклад получился замечательный. Картавенко был в восторге. Глеба похвалили и стали поручать кроме хозяйственных дел ещё ремесленно-столярную работу.
Помимо посещения окрестных деревень и проведения мелких операций, отряд держал связь с другими белорусскими партизанами. Однажды, в середине апреля, когда бурная весна уже окончательно подмочила репутацию зимы – снег споро таял, запели первые соловьи и из соседней балки стал слышен шум оттаявшего ручья, командир снова посетил их землянку.
– Федя, Михаил, сегодня ночью пойдёте с Картавенко встречать самолёт, – объявил он танкистам.
– Самолёт? – вырвалось у Глеба.
– Да, это такая железная птица.
И уже серьёзно продолжил: – Идёте на Геннадьево поле, Михаил за старшего, – кивнул он танковому лейтенанту. – Выступаете в 21 час.
– Есть, – ответили военные. А Глеб, конечно, спросил:
– Можно я тоже пойду?
– Для тебя, парень у меня есть другое ответственное задание. Но не сегодня.
Геннадьево поле находилось между деревней и расположением отряда. Когда-то, ещё до революции, там был хутор, обитал в нём зажиточный крестьянин Геннадий с семьёй. Выращивали они лён, пшеницу, овощи, поэтому раскорчевали себе немаленькое поле в лесу. В конце двадцатых годов Геннадия раскулачили и выслали в Сибирь. Но полю не дали зарасти деревенские мужики. Они продолжали там сеять рожь и пшеницу. Из заброшенного дома невывезенная утварь и кое-какая скобянка перекочевали в партизанский лагерь.
