Но за пять лет Карла все же приняла в свое сердце маленькую Лину и в тайне ото всех, и даже от себя, часто за проказы и повышенную активность называла девочку diavoletto15. А когда черты лица Пэскуэлины смутно напомнили ей девяностолетнюю Донату, богобоязненная Карла и вовсе поверила в переселение душ. И вспомнила она седые, жесткие волосы старухи, смуглую кожу, за которую соседки прозвали ее «notte»16, и скверный вздорный характер, что затаился в жизнерадостной Лине до поры до времени…
Утром после разговора с братом Карла вернулась домой мрачнее тучи. С порога накинулась на молчаливого Антонио. В отсутствии жены он прямо на кухне расположил садок с двухдневными цыплятами.
– Ты еще в постель бы их притащил, – ворчала она на мужа, заваривая крепкий кофе.
– В курятнике сыро. Дождь зарядил на всю неделю. Птенцы начнут дохнуть, – оправдывался Антонио, посматривая на суровую супругу.
Он был прав. На прошлой неделе пять пушистых тушек вымела Карла жесткой щеткой из птичника, а предстоящей зимой ей очень хотелось продать жирных, сочных курочек на рождественской ярмарке в Авеллино, но если оставить молодняк в курятнике, то за три дня от четырех десятков останется один.
С большой кофейной чашкой она присела возле кухонного окна. За омытым ночным ливнем прозрачным стеклом Карла недовольно посматривала на любимый огород. В одну ночь ровные грядки ревеня и базилика превратились в месиво из листьев и грязи. Спелые помидоры лежали прибитые к земле вместе с ветками, а любимые черные черри горохом рассыпались по всему огороду. Не радовали сердобольную хозяйку ни тыквенная ботва, скатанная ветром в одну кучу, ни ярко-красные гладкие перцы, вырванные с корнем из высоких, насыпных грядок. А ведь до приезда русской три недели светило южное солнце, и облака проплывали над благословенной неаполитанской землей без единой капли дождя.
Как только Карла вспомнила о гостье Тонини, быстро вылила в раковину остатки любимого кофе, накинула на плечи теплый платок и, не обмолвившись с мужем ни единым словом, заторопилась к соседке, а вернее, к ее сыну. У Джуно имелся совсем новенький «фиат добло», приобретенный в прошлом году для транспортировки сыров и домашней ветчины в Авеллино. Утром приметила его Карла возле ворот и решила попросить соседа свозить ее в Сан-Манго. Давно хотела она помолиться Святому Стефанию, а последние события только утвердили ее в желании. Карла позабыла и мужа предупредить о поездке, и даже про внучку не вспомнила, хотя обещала младшей невестке посидеть с той после обеда…
Но Лина нашла себе новую няню с красивым именем Мария. Ей удавалось произносить его четко, не глотая последнюю гласную. А еще нравились пушистые волосы цвета карамели, которые Лина видела первый раз в своей жизни, добрые голубые глаза и заразительный смех. Никто так в деревне больше не смеялся – так звонко, весело и открыто – никто.
К возвращению Франческо из Неаполя они с Марией разрисовали целый альбом. Зачаровано следила Лина за остро отточенным карандашом, плавно выводящим многослойные линии, за тонкими пальцами с идеальным маникюром, которого не имела даже тетка Паола, за светлым локоном, ниспадающим на альбомный лист под самый кончик карандаша. И ближе прижималась девочка к теплому боку незнакомой женщины, все больше проникаясь к ней симпатией маленького преданного сердечка.
– Папа, папа, смотри, что мне нарисовала Мария! – Встретила она отца на пороге кухни.
