Он не прогонит, по крайней мере, не должен. Он с самого начала ко мне хорошо относился. И не ругал ни разу. Даже тогда, когда я чернильницу его любимую разбил, растяпа.
Он хороший, не то, что деда. Тот всё только ругать и поучать любит. Вот пусть и найдёт себе другого дурачка, а с меня хватит. Хватит!
_______________
В городе он никого не знал и идти ему, собственно, было некуда, кроме, как к Кревису. Обратно туда, откуда они с Мэйвином чуть ли не бегом сбежали. Но это Мэйвин монахов боялся, боялся ареста и потому готов был изворачиваться и врать, Эйнард же не боялся ничего.
Костёр посреди двора всё ещё горел, но теперь не так весело и сильно, как днём, и людей уже не осталось.
Никого не встретив, Эйнард вперёд прошёл в распахнутые двери. Сколько раз за три прошедшие недели он входил вот так, он быстро привык к новой обстановке, к городской жизни. К дяде Кревису и его дому.
Медленно поворачивая голову слева направо, Эйнард огляделся кругом. Он почти ничего не мог узнать, и не полумрак был тому причиной. Свет попадал внутрь всего из двух узких окон, украшенных кусочками цветного стекла. В этой комнате, совмещающей в себе и гостиную, и обеденный зал, дядя Кревис обычно принимал и своих немногих покупателей. Все книги, предложенные на продажу, размещались на одном стеллаже, сейчас же всё было сброшено, затоптано, перевёрнуто вверх дном. Всё здесь стало вдруг чужим, незнакомым.
Наверху, на втором этаже, там, где находились библиотека, кабинет и спальня, слышались незнакомые голоса каких-то чужих людей. Голоса, звуки шагов, ещё какой-то грохот, будто двигали мебель.
Почему они хозяйничают там?! Там, куда дядя Кревис никогда не пускал никого из чужих. Кто им дал на это право?
Эйнард к лестнице бросился – взбежать! раскричаться! разогнать их всех! – краем глаза у стола, сдвинутого криво в сторону, увидел лежащего на затоптанном полу человека.
До сознания ещё доходило, кто это мог быть, но чутьё, внутреннее чутьё подсказало правильный ответ.
В свои неполные четырнадцать Эйнард уже знал, что такое самосуд, уже видел, и даже не раз, как страшна и опасна бывает толпа напуганных людей.
В прошлом году жители посёлка устроили самосуд над женой поселкового пастуха, над хромой Макдел. Когда почти все коровы начали доиться кровью, крайней, неизвестно почему, объявили именно её. Эйнард не знал всех подробностей, он и на само сожжение не попал, ему потом ребята во всех подробностях рассказывали. То же самое и с ним с самим было бы, но им с Мэйвином удалось сбежать в последний момент. И вот сейчас это всё случилось с Кревисом.
Значит, не было никакого ареста, и суда тоже не будет. Ничего больше не будет. Ни чтения вслух перед сном, ни вечерних посиделок перед камином, ни занятий по каллиграфии, ни интересных историй, которых дядя Кревис знал великое множество.
Эйнард попятился – он понял вдруг, что ему больше нечего тут делать, – и споткнулся. Это была одна из комнатных туфель дяди Кревиса. Вторая всё ещё оставалась на его ноге.
«Почему он не сделал ничего, чтоб спастись?»
Стянув со стола скатерть, Эйнард осторожно прикрыл тело. Опустившись на колени, надел подобранную туфлю, натянул на ступни скатерть.
Пора уходить, пора. Поднимаясь, подобрал с пола одну из книг. Это был травник с подробными зарисовками различных лечебных растений. Названия, описания, рецепты. Хоть её взять себе на память о дяде Кревисе.
