– Да. И это было здорово.
Мама сидит на втором из двух стульев, что стоят у стола. Взгляд ее прикован к океану. На ее серьезных губах играет солнечный блик, и мне вдруг вспоминается, как она смеялась с моим отцом, широко открывая алый рот, как они кружились в танце на террасе «Эдема». Трезвая Сюзанна куда более приятное существо, чем Сюзанна пьяная, но порой я скучаю и по той – по ее неукротимой пылкости, экспансивности.
– Ладно, пойду, – говорю я, может быть, надеясь увидеть хотя бы тень той молодой женщины.
И на мгновение глаза ее загораются. Она берет меня за руку, и в кои-то веки я не отдергиваю ее, а, напротив, сжимаю ладонь матери в приступе великодушия.
– Обещаешь, что будешь жить у меня? – спрашиваю я.
Свободной рукой она чертит «Х» на левой стороне груди и затем вскидывает ее, давая клятву:
– Обещаю.
– Тогда ладно. Улажу все формальности и сразу в путь. – Волна предвкушения и ужаса поднимается в груди, плещется в животе. – Матерь Божья! Вдруг она и вправду жива?
– Тогда я придушу ее собственными руками, – говорит Сюзанна.
– Куда ты меня везешь? – спрашиваю я, пальцем пытаясь сдвинуть с глаз повязку.
Саймон, мой муж, шлепает меня по руке.
– Не тронь.
– Мы едем уже целую вечность.
– Это приключение.
– Займемся извращенческим сексом, когда прибудем на место?
– Изначально я это не планировал, но раз ты сказала… – Его ладонь опускается на мою руку и ползет к груди. Я смахиваю ее. – А что, отличная идея. Ты – обнаженная, с завязанными глазами, под открытым небом.
– Под открытым небом? В Окленде? М-м, нет.
Я пытаюсь понять, куда мы направляемся. Несколько минут назад мы съехали с автострады, но на слух я по-прежнему не могу определить, в каком мы районе. Можно было бы сориентироваться по преодоленному расстоянию, но это если бы мы жили не в Девонпорте, откуда долго добираться до многих других районов города. Подняв голову, я принюхиваюсь и улавливаю запах хлеба.
– Уф, пекарней пахнет.
– Одна подсказка есть, – хмыкает Саймон.
Какое-то время мы едем в молчании. Потягивая кофе из бумажного стаканчика, я в волнении думаю о своей дочери Саре. За завтраком она закатила истерику, заявила, что не пойдет в школу. Пряча лицо в растрепанных темных волосах, которые словно накидкой укрывали ей плечи и руки, причину она назвать отказывалась, и только твердила, что школу она ненавидит, что там ужасно и она хочет учиться дома, как ее (странная и жеманная) подруга Надин, живущая с нами по соседству. Самый настоящий бунт со стороны семилетней девочки, которая слыла лучшей ученицей в классе.
– Как по-твоему, что с Сарой?
– Наверняка просто с кем-то поссорилась, хотя надо бы заехать в школу, поговорить с учителями.
– Да, пожалуй.
Сара ни в какую не соглашалась идти в школу, хотя старший брат вызвался приглядеть за ней. Лео в девять лет был копией своего отца: те же густые блестящие темные волосы и бездонные глаза, как глубь океана, та же долговязая фигура. Уже сейчас видно, что он будет таким же атлетичным, как его отец: Лео с полугода плавает как рыба. И подобно отцу, он не поддается плохому настроению и не теряет уверенности в себе, в отличие от меня и Сары.
Для себя я даже не мыслю жизнь без забот и тревог, но их оптимистичный настрой мне импонирует.
– К сожалению, она пошла в мать.
– В детстве ты была подвержена приступам уныния?
– Это еще мягко сказано, – смеюсь я. Треплю мужа по руке, даже с завязанными глазами безошибочно определив, где она лежит на сиденье. – И теперь подвержена, как заметили бы некоторые.
