И это его равнодушие показное? Чтобы ее позлить, сделать ей больнее?
Но за что? Чем она перед ним провинилась?
«Я же столько сделала для него! – подумала с негодованием Римма. – Как он мог все забыть?»
О том, что он сделал для нее ничуть не меньше, она сейчас не думала. Вернее, могла подумать, и это было бы справедливо.
Но она тут же отогнала от себя эту мысль. Даже не мысль, а неприятный ее зачаток. Так думать – значит, начать диалог в душе. А диалога ей сейчас не хотелось. Ей хотелось монолога, яростного, обличительного – целиком ее оправдывающего.
«Бесстыдник! – кричала она. – Сидит он, не смотрит даже. Как будто я ему какая-то… Не пришел он. Ну, и не надо. Без тебя обойдусь. А попроси у меня что-нибудь. Попроси! Получишь. Привык, что я безотказная. Вот и дождалась за свою доброту. Все для него, а он… Такой же, как и другие. Только пользоваться умеет. А как что самому сделать, не допросишься. Все, теперь я не так буду себя вести. Раз ты морду воротишь, то и я в твою сторону не посмотрю. Пока на коленях не подползешь…»
Римма еще продолжала свою обвинительную речь – а сама уже невольно думала о другом.
Нет, что-то здесь не так. Какая-то другая, тайная причина сидела в этом. Валера, конечно, хам и грубиян еще тот. Но мотивы его грубости всегда понятны. В сущности, он как большой мальчик. Обидели – вот и обижается. И мстит, соответственно.
Тогда что же? Надо искать обиду?
Но где? В чем?
Римма быстро прокрутила в голове последние события. Что? Где она допустила прокол? Кажется, все нормально, все, как обычно. Встречались перед работой, вместе шли, вместе уходили. Пили чай в дежурке, решали кроссворды. Болтали, работали.
Ночью… Ну, ночью тоже все было нормально. Немножко был какой-то вареный, но крупные мужчины вообще не отличаются поворотливостью. Да нет, тут все в порядке. Она привыкла.
Что еще?
Она его постригла на днях – хорошо постригла, аккуратно. Дернула пару раз, но это всегда так бывает, машинка не новая, заедает. А волосы у него как щетка, кожи не видно. Но обычно он на это и внимания не обращает. Он вообще терпеливый. Хоть и псих. Нет, машинка – ерунда. Тут что-то другое? Что?
Вчера, на выходных, что-то произошло? Да ничего у него не происходило, она бы знала. Он бы с утра рассказал, пока на работу шли. Всегда все рассказывает, у него от нее тайн нет. А если он с кем-то и заелся из своих и ей не сказал, то она-то тут ни при чем. А он именно на нее зол был. Ох, и зол же. Но за что?
«А-а! – сообразила наконец Римма. – Это за то, что я ему приказала приходить, когда на соль собиралась. Да, резко сказала. А он не любит… Но я и раньше так говорила, и ничего. Не обижался. А тут как подменили. Обида обидой, все-таки, должно быть, обиделся, но работа главное. Он это лучше других знает. И все же не пошел. Неужели это? Да, зря я так. Слишком резко. Ему плохо, а я… Надо было сдержаться. Не командовать. Переборщила. Знаю же его…
Но от того так и сказала, что знаю! Ему не прикажи, он может так и просидеть за столом. Особенно такой теплый после вчерашнего. Вот и хотела оживить, подогнать маленько. Подогнала. Только рассвирепел. И свирепел все больше, сидя в дежурке. И ждал, когда придут. То-то Костика сходу послал. Ждал ее посчитаться».
Ну что ж, посчитался. Получилось. Так огорошил – чуть сознания не лишил. Римма и не знала, что он на такие фортели способен. Как артист прямо.
