Каждый день, сочетая разговорную, поведенческую и лекарственную терапию, я старалась использовать весь известный мне клинический опыт, чтобы оценивать состояние, ставить диагноз и лечить детей, подростков и их родственников.
За двадцать с лишним лет, что я топтала коридоры и кабинеты детской больницы Грейлинг – сначала студенткой-медиком, а затем дипломированным психиатром, – повидать пришлось немало. Мне попадались дети, которые с маниакальной страстью ели грязь, остатки краски или острые гвозди; истощенные шестнадцатилетние подростки, которые вообще отказывались есть. Я консультировала детей, которых выгоняли из дому, избивали и подвергали сексуальному насилию.
Если в моих словах слышна гордость, должна признать: да, именно ее я и испытываю. Психиатры, в конце концов, тоже ученые. Нас зачаровывает мозг и все его тонкости. И нередко – между нами, врачами, говоря, конечно – мы воспринимаем и помним не пациента, а его диагноз: «У меня в девять расстройство настроения, а в десять трихотилломания [1]».
Мы ведем себя так, словно все эти расстройства и нарушения – наши собственные. Иногда сложно сохранять отстраненность, подходить к каждому случаю беспристрастно, со строгой объективностью. Ведь мы работаем с детьми. Легко увлечься идеей поиграть в бога. Отчаявшиеся родители не знают, как помочь своему ребенку, который страдает от боли. Ведь душевная боль мучительна не меньше физической, если не больше.
Девочка со станции. По словам направляющего врача, случай был простой. Я припомнила две-три встречи с этой пациенткой. Выслушала ее историю. Конечно, страшную и травматичную, но не худшую из тех, с коими мне доводилось сталкиваться. Кивала во всех нужных местах и задавала вопросы о том, что произошло на железнодорожных путях. Но ни на чем особо не заостряла внимание, опасаясь, что ей станет неловко разговаривать со мной и она замкнется.
Потом объяснила родителям, чего ожидать от дочери в ближайшие недели: навязчивые мысли, избегание, плохое настроение, тревожность. И посоветовала обратиться к хорошему специалисту, если хоть один из этих симптомов останется.
Сама я при этом ничуть не волновалась. А была скорее заинтригована. Чем больше я узнавала, тем глубже погружалась в это дело, тем больше сил ему отдавала. На вокзал приходят три двенадцатилетние девочки, а невредимыми остаются две. Какой врач не увлекся бы?
Теперь же я часто спрашиваю себя, что было бы, позвони доктор Сото другому психиатру. Возможно, конечный результат был бы иным. Но трубку взяла я и неторопливо направилась в отделение скорой помощи.
Дело № 92–10945. Из дневника Коры Э. Лэндри
9 сентября 2017 года
Короче, волейбол продержался аж четыре дня. Я, конечно, знала, что игрок из меня отстойный, но полагала, что и другие будут не лучше и мы просто окажемся в команде глубоко запасных. Но не повезло. Такой команды нет, а играю я и в самом деле хуже всех.
Джордин, конечно, тоже в команде и очень хороша. Чертова девка то и дело подавала мяч прямо на меня, а я не смогла отбить ни одного. Восемь раз подряд. Сначала девочки из моей команды меня всячески подбадривали: «Все в порядке, Кора, ты сможешь!» и «Соберись!». Но через некоторое время стало совершенно ясно, что ничего у меня не выйдет, и они примолкли.
Я пыталась, честное слово. Даже попыталась метнуться дельфинчиком к одной из подач Джордин и в итоге потянула лодыжку. Было не очень-то и больно, но я расплакалась. Зачем? Тренерша велела попить водички и посидеть, пока лодыжка не успокоится. Остаток тренировки я просидела в стороне. Потом, когда мы переобувались, все наперебой восхищались Джордин, какая она хорошенькая да ловкая. А мне никто не сказал ни словечка, даже не поинтересовались, как там моя злосчастная лодыжка.
