Читать онлайн Хизер Гуденкауф - Когда никто не видел

© Н. Б. Буравова, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Иностранка®

Моим родителям Милтону и Патрисии Шмида.

Спасибо, что научили меня ценить дом.

Джордин: Отправляюсь к Коре в шесть вечера

Вайолет: Я тоже. Надеюсь, не сачканешь?

Джордин: Нет-нет

Вайолет: Неужели у нас все получится???

Джордин: А то! Если только ты сама не перетрусишь

Вайолет: А если нас поймают?

Джордин: Держи язык за зубами, и все будет чики-пуки

Воздух холодный, но она это едва замечает. От окружающей темноты грудь наполняется ужасом, конечности тяжелеют от страха. Но к испугу примешивается и другое чувство. Она не может его назвать; похоже на ощущения накануне дня рождения или в сочельник, а все-таки не совсем то же самое. При мысли о дне рождения или Рождестве становится хорошо, тепло. А тут скорее тревожное ожидание, как если поднимаешься на вышку, чтобы прыгнуть в бассейн, или сжимаешься в вагончике американских горок, медленно ползущем на самый верх, чтобы рухнуть в бездну. Но сейчас она знает, что умрет.

Бледный месяц подслеповато щурится, скупо освещая выпотрошенное здание депо и остовы служебных корпусов. Она вытягивает шею и прикладывает ухо к рельсам, надеясь понять, куда делись остальные, но слышит только шепот ветра в высокой траве.

Прошло уже очень много времени. Возможно, их ищут. Сейчас или никогда, мелькает лихорадочная мысль. Надо рискнуть, иначе он никогда не появится. Таков был уговор. Вдвоем, закрывшись в спальне на ключ, они тщательно все распланировали, вплоть до дня и часа.

В правой руке у нее садовый нож, который они утащили из кухонного ящика. Другая рука свободна, слегка прижата к боку. Сначала они хотели взять лом, но потом решили, что он слишком большой: тяжело таскать и поднимать. Нож удобнее ложится в ладонь, придавая руке уверенность и силу, пальцы ловко обхватывают рукоять. Она воспользуется оружием, если понадобится.

За последний месяц он отправил ей немало сообщений, настоящих любовных посланий. Нежные, ласковые слова, которые она, будь такая возможность, спрятала бы в специальной коробке из-под обуви, заполненной «секретиками»: счастливыми монетами и камешками в форме сердечка, найденными за многие годы. Но он сказал, что у них могут быть неприятности, поэтому она просто вызубрила каждую фразу сообщений и по ночам перед сном шепотом повторяет их, и тогда кажется, будто он рядом.

Она ускоряет шаги и движется к рельсам, потускневшим и источенным временем и стихиями. Полузасыпанные шпалы, словно выгоревшие на солнце кости, проглядывают сквозь бурьян. Она тяжело дышит и вдруг понимает, что по щекам катятся слезы. На противоположной стороне путей распростерлось поле, где когда-то сеяли озимую пшеницу, а теперь растет один бурьян – чернобыльник да лебеда. Там что-то виднеется. Силуэт прячется в тени, но она знает: это он. Пришел. Он манит ее поднятой рукой, и сердце у нее подпрыгивает.

Краем глаза она видит на путях знакомую фигурку, которая сидит, упершись подбородком в согнутые колени. Она подходит, и сидящая девочка поворачивает голову, вытягивает ноги, прижимает к боку раненую руку. Они не обмениваются ни единым словом. Она доверяет этой девочке. Конечно, доверяет.

Фигурка в сухой траве резко задирает подбородок, как бы говоря: «Вперед. Рискни. Или слабо?» И она идет, с трудом переставляя ноги, словно чужие; нож слегка подпрыгивает на бедре. Останавливается перед девочкой, которая поднялась и криво улыбается ей сквозь слезы, сверкая мелкими белыми зубками. Земля под ногами вибрирует, предупреждая о приближающемся поезде. Нужно торопиться: как только локомотив появится, станет слишком поздно. Потому что он уйдет.

Где-то вдалеке лает собака. Поезд грохочет все громче.

Она быстро, не задумываясь, наносит удар. Холодный металл легко пронзает ткань и кожу. Она думала, что будет сложнее, потребуется больше усилий. Девочка растерянно смотрит на нее, прижимает руку к животу и тут же отдергивает. При виде пальцев, испачканных в крови, на лице у девочки появляется удивление.

Локомотив все ближе, рельсы дрожат и гудят. Девочка пытается вывернуться, но она дергает ее назад, гладкая рукоятка ножа выскальзывает из рук, оружие падает на землю; она бьет девочку головой о рельсы, и ржавые болты разрывают жертве щеку, нежную кожу под глазом. Снова и снова она бьет девочку головой о рельс, пока у нее самой мышцы не начинают гореть, а жертва не обмякает. Она собирается так и оставить тело на рельсах, но в приливе острого возбуждения сталкивает в сторону.

Она прерывисто дышит, глаза ищут его, но он ушел. Скользнул обратно в высокую траву. Нет, он не мог ее бросить. Он же обещал. Из самых глубин души рвется отчаянный вопль, но она понимает, что не имеет права издать ни звука.

Товарный поезд несется на нее с долгим скорбным завыванием, и ей хочется замереть и дать локомотиву затянуть ее под железные колеса, но ноги почему-то сами несут ее по рельсам. Она продирается сквозь стебли несжатой пшеницы, окрашивая их красным, и тут наконец замечает его. Он останавливается и поворачивается к ней лицом. Он доволен.

5 сентября 2017 года

Сегодня был мой первый официальный день в шестом классе, и он прошел просто отлично! Средняя школа намного больше начальной, где в одном здании собираются ученики из трех маленьких городков. Теперь я буду учиться с ребятами, которых не видела с детсадовских времен.

Здорово, что здесь не будет Мелоди Дженкинс: вот уж с кем мы с пятого класса были в бесконечных контрах. Это ведь она тогда разослала по всей школе целых четыре дурацких списка и на верхнюю строчку каждого поставила меня: как самую тупую, самую уродливую, самую странную девчонку и самую очевидную девственницу. Последнее просто глупо. Я пыталась уговорить себя, что мне фиолетово, но не сработало. А с Джордин Петит мы будем встречаться только в обед и на одном уроке. Джордин, вообще-то, получше Мелоди, но в прошлом году всем растрепала, будто мне нравится Дакота Рихтер. Вот уж вранье!

А самое приятное – на обеде и на уроке обществознания мы будем вместе с Гейбом Шенноном. Вот он-то мне давно нравится; думаю, и я ему немножко тоже. Этим летом я помогала маме в канцелярии начальной школы, где она работает секретарем, а Гейб вместе со своей матерью готовил подготовишек к новому учебному году. Мы отлично тусили и вроде бы неплохо узнали друг друга.

Кстати, уроки обществознания у нас ведет мистер Довер, он остроумный, симпатичный и, наверное, очень прикольный, а еще я подумываю начать играть в волейбол. Мама говорит, в средней школе очень важно быть «активисткой», чтобы познакомиться с новыми людьми и понять, чем мне интересно заниматься.

Моя сестра Кендалл считает, что мама прозрачно намекает: мол, не тормози, Кора; если не заведешь друзей сейчас, то не заведешь их никогда. И Кендалл, пожалуй, права. Она-то симпатичная, бойкая и пользуется успехом. Я, конечно, тоже не урод, но определенно не такая красотка, как Кендалл. И по характеру почти полная противоположность ей. Хорошо, что в средней школе в спортивные команды берут любого. Никому не отказывают, и это здорово, ибо мы с волейболом плохо совместимы. Есть, правда, еще один вариант: бег по пересеченной местности, но, по-моему, бежать невесть куда и невесть зачем – несусветная глупость. Итак, волейбол. Завтра первая тренировка. Пожелайте мне удачи – она мне понадобится!

К тридцати шести годам как меня только не называли: дрянью, шлюхой, разлучницей. А то и похуже. Думаю, это справедливо, если уж быть совершенно честной. Но единственное, чего я никогда не позволю сказать о себе, – что я плохая мать. За такие слова могу и в морду дать. Для своих детей я делаю всё. В отношении мужчин – да, могу быть дурой, но мать я хорошая.

Семь месяцев назад я уволилась с должности секретаря в компании канцтоваров для офиса, погрузила вещи в нашу старую, изъеденную ржавчиной машину, втиснула туда же сопротивляющуюся Вайолет, разъяренного Макса и нашего бассет-хаунда Бумера и отправилась в двадцатипятичасовой путь из Алгодона, штат Нью-Мексико, на северо-восток, в Грин-Бэй. План заключался в том, чтобы начать новую жизнь с моим дружком Джерри, который переехал туда несколькими месяцами ранее, намереваясь устроиться на работу в «Проктор энд Гэмбл».

Мне еще предстояло основательно запудрить детям мозги, но к тому времени, когда мы добрались до Канзас-сити, я почти убедила их: лишившись парка «Пик Пикачу», мы получим взамен знаменитый стадион «Ламбо филд» и клуб американского футбола «Грин-Бэй пэкерс». И хотя мы делаем ручкой прекрасной Рио-Гранде, нас ждет замечательное озеро Мичиган, где можно рыбачить и кататься на водных лыжах. Пусть мы не сможем гонять по долине Месилья и любоваться полями хлопка – такого белого, пушистого, умягчающего сухую пыльную землю, – зато в Висконсине у нас будут груды хрустящего чистого снега: знай себе лепи снеговиков или играй в снежки.

Макс не купился, а вот убедить Вайолет оказалось легче. Всегда в собственном маленьком мирке, моя девочка с головой погружалась в свои рисунки и рассказы в блокноте, а если отрывалась от него через несколько часов, то быстро моргала, словно пытаясь вновь сосредоточиться на окружающем. Макс, надо признать, абсолютно не хотел никуда ехать. Он был доволен жизнью в Нью-Мексико и даже не пытался скрыть ненависть к Джерри. Правда, к чести сына, он не стал и скулить «я же предупреждал», когда посреди Айовы наша машина сломалась, а Джерри внезапно передумал и вернулся к бывшей жене.

Короче говоря, мы застряли в Питче, умирающем железнодорожном городке с населением около двух тысяч человек. Нас выручила милая дама по имени Тесс Петит: ее внучка – ровесница Вайолет.

Звонит телефон, нужно ответить на звонок, но впервые почти за год подо мной и внутри меня – мужчина. Наши пальцы переплетаются, мы движемся как одно целое. А телефон все звонит, и в голове мелькает мысль о детях. Вайолет ночует у Коры, а Макс, надеюсь, крепко спит внизу. Обычно Бумер предупреждает меня, когда дети приходят или уходят, но в последний час я несколько отвлеклась. Сэм протягивает руку и обхватывает мое лицо ладонью, его пальцы прижимаются к моей щеке, я не спускаю с него глаз и отбрасываю всякие мысли о детях.

Наконец сердце перестает бешено колотиться, Сэм прижимается лицом к моей шее, щекоча бархатистой бородкой, и только тут я вспоминаю о телефоне. Уже поздно. Или рано, как посмотреть: час ночи. Для хороших новостей однозначно слишком поздно.

– Не волнуйся, перезвонят, если что-то важное, – шепчет мне на ухо Сэм, читая мои мысли. Мы задремываем. Затем внутренний голос – голос хорошей матери, которым я так горжусь, – начинает зудеть: «Одевайся! Ты ведь не хочешь, чтобы Макс или Вайолет застали тебя в таком виде?» Но лишь теснее прижимаюсь к Сэму, вспоминая, когда меня в последний раз вот так обнимали.

Будят нас не Макс, не Вайолет и не телефон, а сирены. Сначала вдалеке взвывает одиночный сигнал, затем присоединяются еще несколько. Я вскакиваю с кровати, завернувшись в простыню, подбегаю к окну и, вытягивая шею, кручу головой влево и вправо, надеясь увидеть аварийные огни. Но безуспешно. На нашей улице фонарей нет, а в домах через дорогу все еще темно.