Не перекрестке вырастает непреодолимо-красная стена света.
– Что, уже половина? – говорит Денисов.
Доносится лёгкий гул (приближается, наседает). Перед глазами расплывается река скоростных машин. Карбоновое такси. Самый быстрый способ передвижения по городу. Полотно окольцовывает Петербург, захватывает ещё и пригород с богатыми домами, где, дабы не нарушать единство тишины, уходит под тёмную землю, где тяготится собственным существованием потухшее метро, где никогда… никогда уже не пройдёт ни одного поезда. Люди боятся этих старых туннелей. Для горожан они синоним заражения, ядовитого газа, бледнокожих когтелапых мутантов, видоизмененных генонаркоманов, которые… совсем уже не люди, нет, хотя когда-то были. Бродили по улицам, жили своей жизнью, слушали шёпот ветра за окном далекой пустотелой комнаты, зацикленной в под-пространстве небоскрёба.
Американский длиннокрылый беспилотник пролетает низко, очень низко над крышей авто… собирает информацию для своих заокеанских хозяев: то немногое, к чему не может дотянуться поток… там, где работают блокираторы…
Денисов достаёт мятую пачку из бездонного кармана. Блуждающий огонёк зажигалки мягко касается кончика сигареты.
– Жалко, конечно, девчонку, – говорит. – Я многое повидал в жизни, но, чтобы так издеваться над…
Фролов крутит в холодных пальцах верхнюю пуговицу пальто. Блуждающий нерв осеннего ливня поселился внутри него.
– В городе стало слишком много маньяков.
– Думаешь, маньяк? Успел погоняться за таким… как-то раз. Говнюк засовывал трупы в баки с живым белком. Только по остаткам ДНК в его забегаловке (у него был пан… азиатский ресторан) нашли его жертв… а червячки, которые ещё не разложились, ой как хорошо разъедали тела… Семь девчонок погубил, сволочь.
Фролов касается дужки очков.
«Эта мысль… я пытался, ещё на набережной, выяснить, не было ли подобных случаев? Которые связаны с… Поток ничего не выявил. Раны, контейнер, серийность убийств. Ничего этого нет. Если это маньяк, то, может, он слишком хорошо скрывает своих жертв, поэтому…»
Останавливает запись.
– Все может быть, – говорит Денисов, резонирует нетвердой речи Фролова. – Может, и не раскрыли еще серию. Черт. Тогда можем намотаться на работу. Даже за два года. Сколько он мог убить?
Денисов поворачивает восьмиклинку (в зубах зажата тлеющая сигарета) к напарнику, густотой серых глаз вглядывается в мягкие, даже слегка рыхлые, очертания лица. Фролов чувствует напряжение в задымленной кабине. Что на уме у Денисова?
– Ты, ведь, Лизу свою, хорошо знал?
Фролов коротко пожимает плечами.
– Не уверен, – говорит. – Раньше казалось, что да. Хотя сейчас… что я о ней знаю? Работала в Брукхайн, жила в комнате одна, и… что еще?
– То есть, – Денисов попыхивает сигаретой, – она, все-таки, могла работать на испанцев, наркоторговцев?
– Твоя версия ни на чем не основана, – Фролов чувствует раздражение.
Красная стена света, отделяющая следователей от блестящей реки, коротко мерцает, выносит на передний план густоту быстрого движения. Еще немного, и можно будет ехать дальше.
– Тебе она сильно важна – эта девчонка?
Денисов отворачивается после этих слов, выплевывает короткий окурок в приоткрытое окно. Фролов молчит. Не то, чтобы совсем не хотел ничего сказать. Нет. Но язык прилипает к небу, когда нужно говорить о ней. О ее важности для разрушенного сердца.
– Я имею в виду, – говорит Денисов, глаза его закрыты, а широкие ладони прилипли к коленям. – ради… воспоминаний о ней ты… полезешь на рожон? Если вдруг что-то всплывет?
