Солнце нагрело шлюпочную палубу так, что кажется, будто расплавятся и прилипнут подошвы ботинок. А брезент на зачехлённой шлюпке – как горячая сковородка. Малой касается пальчиком, отдёргивает руку и морщится:
– Адово пекло!
– Это ты откуда таких слов набрался? – Лёнька делает вид, что удивляется.
Малой изображает смущение. И говорит, как по сценарию, пожимая плечами:
– А чего такого-то…
Оба отыгрывают свои роли и вполне довольны друг другом.
– Надень кепку, голову напечёт, – Лис нахлобучивает Ванечке какой-то разноцветный картуз.
Ванечка тут же стягивает его и щетинится:
– Ну и пусть напечёт, чего такого-то?
– Голова заболит, и блевать будешь. Заставят весь день в каюте лежать. Или вообще на берег в больничку спишут.
Это уже не по сценарию. И Малой удивлён.
– Почему?
– Мозг перегреется. Ну… Как мотор…
– Так бы сразу и сказал, – Ванечка садится в тенёк и грустно смотрит в даль:
– Лёнь, а мы все правда умрём?
– Да. Когда-нибудь… Может быть, очень нескоро… – Лёнька садится рядом.
– А почему так?
– Так устроено.
– По-дурацки устроено…
– Не, наоборот, очень мудро. Пожил-пожил, твоё тело устало, состарилось или заболело. Взял – умер. И – раз – новое тело получил, снова родился. А про старое и думать забыл. Удобно же.
– И мама тоже снова родилась?
– Обязательно. Только она уже не помнит, что была твоей мамой.
– И я могу её встретить?
– Можешь, но ты её не узнаешь, она же другая теперь совсем.
– Я узнаю, если увижу. И вообще – здорово это! Я думал, она насовсем умерла, и её червяки съели, как дядя говорит. Хорошо, что всё не так. Ты это точно знаешь?
– Стопудово.
– А у тебя мама есть?
– Нет.
– А папа?
– Нет.
– Ну тебе же не страшно, наверное, ты же большой уже. И можешь один.
– А тебе страшно?
– Страшно. Я боюсь, что папа тоже умрёт. И куда я тогда денусь. Но все говорят, что нельзя бояться. Чего боишься, то и случится. Надо о хорошем думать.
– Я тоже боюсь, Малой. Все боятся, что останутся одни. Это нормально – бояться. Когда страшно – надо посидеть и побояться немного, а ещё лучше – рассказать об этом кому-нибудь. И страх сам пройдет. И тогда можно дальше жить.
– Да, мой страх будто весь рассказался, когда я о нем тебе сказал. И исчез, – Ванечка прислонился к Лёнькиному плечу, закрыл глаза и стал слушать, как шуршат о борт волны. А через некоторое время заговорил уже другим – весёлым и беззаботным голосом:
– Сегодня учебная тревога будет! Я слышал, как папа старпому говорил. Когда все сюда сбегутся шлюпку спускать, старпом, как всегда, спросит, кто из новичков умеет грести. Вот ни за что не признавайся, если умеешь! А то заставит залезть в шлюпку и плавать на ней долго-долго. И будет ругаться.
– А если никто не признается, что умеет?
– Тогда вместо одной – все шлюпки на воду велит спустить. И всю команду в них загонит. Весело, да? Но все потом будут очень злые. Потому что жарко ведь.
– Понятно. Спасибо, Малой, за предупреждение.
По сигналу тревоги Лис метнулся в кубрик за спасжилетом. Матросы расчехляли шлюпку. Старпом интересовался иронично насчет гребцов. И Лёнька вдруг увидел, какая печаль в глазах забившегося в уголок Ванечки, мол, как же можно верить людям, которые врут даже по такому незначительному поводу… Увидел – и решительно заявил: «Ну я чуток умею грести». А потом несколько часов, сидя на вёслах, нарезал кренделя у теплохода под дружный хохот команды.
