– Письмо, – ответила я.
Тогда-то она и рассказала мне о методе Берти Синклера – записывать и прослушивать письма на кассетном магнитофоне.
– С тех пор он стал гораздо покладистей. Меньше придирается. Как только начинает жаловаться на свой прострел, я тут же включаю магнитофон, ставлю ему любимую кассету и – раз-два-три – он щебечет, как птичка!
Я сидела на автобусной остановке, вертела в руках зонтик и дрожала от предвкушения. Начну, как только попаду домой.
Руфь помахала мне с другой стороны улицы, кисло улыбнулась и пошла по пешеходному переходу, засовывая в сумку аптечный пакет.
– Мама! – немедленно заворчала она, как только подошла поближе. – Ну что ты сидишь тут на холоде? – Дочь украдкой огляделась по сторонам. – Люди подумают, что я тебя здесь бросила.
Она подхватила меня под руку и повела назад по улице, к машине – мои туфли на плоской подошве бесшумно скользили рядом с ее стучащими каблуками.
На обратном пути я следила, как за окном бегут – ряд за рядом – одинаковые серые дома. В одном из них, зажатом между двумя точно такими же, я когда-то родилась. Я глянула на Руфь, но она или не заметила, или притворилась, будто не замечает. Да и что замечать – мы ездим этой дорогой каждое воскресенье.
Когда мы выползли из деревни в поля, я затаила дыхание – как обычно.
Вот сейчас… за Бридж-роуд… за поворотом… вот он. Вход в Ривертон. Кованые ажурные ворота на высоких столбах – проход в шелестящий тоннель старых деревьев. В прошлом году ворота были серебристыми, а в этом их выкрасили белым. Под узорчатыми буквами, из которых складывалось название «Ривертон», появилась вывеска: «Открыто для посещений с марта по октябрь с 10.00 утра до 4.00 вечера. Стоимость билета: взрослый – 4 фунта, детский – 2 фунта».
Мне еще надо было научиться работать с магнитофоном. К счастью, Сильвия горела желанием помочь. Она поднесла микрофон к моему рту, и по ее сигналу я произнесла первое, что пришло в голову:
– Алло… алло… Говорит Грейс Брэдли… Проверка.
Сильвия отодвинула плеер и улыбнулась:
– Вы прямо профессионал.
Она нажала кнопку, послышалось жужжание.
– Я перематываю кассету назад, чтобы послушать, что получилось.
Раздался щелчок – кассета перемоталась. Сильвия снова нажала на кнопку, и мы прослушали запись.
Старческий голос: слабый, безжизненный, еле слышный. Выцветшая, потертая ленточка. От меня, от того голоса, что я слышу в своих воспоминаниях, в ней осталось лишь несколько серебряных нитей.
– Прекрасно, – заключила Сильвия. – Пользуйтесь. Если что непонятно – зовите.
Она повернулась, чтобы идти, а я вдруг почувствовала себя неуютно.
– Сильвия…
Она повернулась. Силуэт в дверной раме.
– Что, милая?
– Что мне ему сказать?
– Да откуда же я знаю? – рассмеялась Сильвия. – Представьте, что он сидит вот тут, рядом. И расскажите ему все, что у вас на уме.
Так я и сделала. Я представила, будто ты растянулся на кровати у меня в ногах, как любил валяться мальчишкой, и заговорила. Рассказала тебе вкратце о фильме и Урсуле. О маме – как она по тебе скучает. Как хочет тебя увидеть.
И о своих воспоминаниях. Не о всех, конечно, – у меня есть цель, и я не хочу утомлять тебя историями из прошлого. Я просто поделилась с тобой странным чувством, что они стали для меня реальней, чем настоящее. Что я частенько ускользаю куда-то и страшно расстраиваюсь, когда снова оказываюсь здесь, в тысяча девятьсот девяносто девятом, что ткань Времени развернулась и я стала чувствовать себя своей в прошлом и чужой в том странном изменчивом мире, который мы зовем настоящим.
