Почувствовав неправою себя,
Она вскипела бурно и спесиво,
Пошла шуметь, мне нервы теребя,
И через час, все светлое губя,
Мы с ней дошли едва ль не до разрыва.
И было столько недостойных слов,
Тяжеловесных, будто носороги,
Что я воскликнул: – Это не любовь! —
И зашагал сурово по дороге.
Иду, решая: нужен иль не нужен?
А сам в окрестной красоте тону:
За рощей вечер, отходя ко сну,
Готовит свой неторопливый ужин.
Как одинокий старый холостяк,
Быть может, зло познавший от подруги,
Присев на холм, небрежно, кое-как
Он расставляет блюда по округе:
Река в кустах сверкнула, как селедка,
В бокал пруда налит вишневый сок,
И, как «глазунья», солнечный желток
Пылает на небесной сковородке.
И я спросил у вечера: – Скажи,
Как поступить мне с милою моею?
– А ты ее изменой накажи! —
Ответил вечер, хмуро багровея. —
И вот, когда любимая заплачет,
Обидных слез не в силах удержать,
Увидишь сам тогда, что это значит —
Изменой злою женщину терзать!
Иду вперед, не успокоив душу,
А мимо мчится, развивая прыть,
Гуляка-ветер. Я кричу: – Послушай!
Скажи мне, друг, как с милой поступить?
Ты всюду был, ты знаешь все на свете,
Не то что я – скромняга-человек.
– А ты ее надуй! – ответил ветер. —
Да похитрей, чтоб помнила весь век.
И вот, когда любимая заплачет,
Тоскливых слез не в силах удержать,
Тогда увидишь сам, что это значит —
Обманным словом женщину терзать!
Вдали, серьгами царственно качая,
Как в пламени, рябина у реки.
– Красавица, – сказал я. – Помоги!
Как поступить мне с милою, не знаю.
В ответ рябина словно просияла.
– А ты ее возьми и обними!
И зла не поминай, – она сказала. —
Ведь женщина есть женщина. Пойми!
Не спорь, не говори, что обижаешься,
А руки ей на плечи положи
И поцелуй… И ласково скажи…
А что сказать – и сам ты догадаешься.
И вот, когда любимая заплачет,
Счастливых слез не в силах удержать,
Тогда узнаешь сам, что это значит —
С любовью слово женщине сказать!
