Когда течет крем - страница 13

Митя у нас язычник. У него нет вредных привычек, он не есть мяса и очень смелый. Он заплывает очень далеко и не боится ледяной воды Ламы. А машину по федеральной трассе ведёт так, что все другие остаются позади.

И вот мы поели сами, покормили нашу кошку и бросились в воду. Здесь, на заливе, она тёплая, так кажется нам и другим местным жителям. Они приехали отовсюду и в воде оживление. Дети всех возрастов плавают и плещутся, а взрослые, найдя какой-нибудь грубо сколоченный и полутрухлявый столик, пьют за ним пиво и водку и затем бегут купаться. Почти по центру от того места, где мы остановились, в воде плавает пустая пластиковая ёмкость, привязанная веревкой к чему-то, находящемуся под водой. Одна ныряющая возле меня и не очень трезвая старушка по имени Сэсэгма объяснила нам, что ёмкость для того здесь прикреплена, что под водой валяется бетонный блок, о который могут ударится купающиеся. Какая забота! Интересно, кто её проявил? Наверное, работники кафе, после того как к ним пришёл кто-нибудь с разбитой головой или коленкой. Медпункта здесь нет. И сколько же лет этот блок здесь лежит? Похоже, что очень давно. По всему берегу то там, то сям разбросаны грубые бетонные формы времён соцреализма, или, как говорили в те поры, развитого социализма. Я говорю «соцреализм», потому что я профессиональный писатель, на колене моих белых джинсов монограмма синей масляной краской «NЛ», «N» означает господина N., героя некоторых моих текстов, а что означает «Л» – я и не знаю, монограмма образовалась сама, когда я поджидала господина N., кружась на свежеокрашенной детской карусели во дворе дома его университетского приятеля, и вляпалась в краску.

Мы купаемся, наполняясь силой и свежестью после шестичасового пути по дурацко-долбаной дороге, и подходит мощная моторка с двумя пьяными крепкими мужиками. Они покупают что-то в кафе и уносятся на широкий простор Ламы, разрезая воду на две части, одну, уходящую к берегу, а другую гаснущую в призрачной беспредельности, и я рассказываю Еве:

– Мите было лет шесть, и мы тут собрались в большом числе – детей-дошкольников только было шестеро. И вот, подходит такая же лодка, с неё пьяные рыбаки продают купающимся крупную рыбу (антитеза тогда была еще довольно крупная), мы тоже на всех своих тройку килограммов берём, и вот, глупая малышня, кажется, Митя громче всех, вопит: «Хотим прокатиться на лодке!». И я спрашиваю рыбаков: «Прокатите ребятишек?!». Мой спрос всегда звучит как приказ. И они говорят: «Забирайтесь!». Дети сыплются в моторку. Я за ними. И, самое интересное, наши здравомыслящие старые тёти, одна из них декан факультета психологии, машут нам прощально пальчиками в золотых колечках. Мотор пьяно взвывает, дети хватаются ручонками за борта, и мы улетаем. На резком пируэте, произведённом опытными мореходами, я думаю: «А, это опасно?». Маленькая Сонечка взвывает, Егорик басит ей: «Дура!», от чего Сонечка удивляется больше, чем от бросков нашего судна, и вот, – счастливые и довольные мы уже у берега. Смелость города берёт.

Ева удивляется премного, с кем она связалась так необдуманно, то есть, с Митей и со мной, с которыми можно пропасть, и мы идём переодеваться в сухое. Кабинок на берегу конечно нет, чтобы надеть и снять купальники и купальные плавки, люди корчатся, как могут, кто в кустах, кто в салонах автомобилей.

И вот, мы уже едем, едем по федеральной трассе, по просёлочной дороге мимо нашего родного кладбища, мимо росстани с памятником солдату. Он золотой. Одна рука, раненная, у него перебинтована и висит на перевязи через шею, а вторая сжимает крашенную чёрной краской противотанковую гранату. Солдат стоит на высоком бетонном постаменте, показывая пример героизма детям и подросткам. Они все готовы пойти на войну и погибнуть. Возле этого памятника матери в колясках катают младенцев уже пять десятилетий, и те, едва начав понимать окружающий мир, уже ощущают в правой руке тяжесть противотанковой гранаты, а левую – раненной и на перевязи.