– Я рада, – сказала она. – По-моему, он был бы несчастлив.
– Он бы тосковал. И мама. Она перевернулась бы в могиле.
И, едва последнее слово слетело с губ, я сломался.
Заплакал.
Вот, такие дела.
Пять или шесть дней – ничего. Ну, слегка вспотел, немного там подрожал, тут слегка вскрикнул, но – без слез. Зато, когда сказал то, о чем долго молчал, вот тебе на. Моя мама в могиле. Образно говоря. Отрицание этого дало трещину, как лед на реке в первую оттепель. Теперь уже не остановить, раз лед уже пошел трещинами. Они разбегаются. Разрастаются. Вся эта стена льда просто… ну, всем известно, что с ней делается. Она рушится… Можно возводить преграды сколько душе угодно. Но они рухнут.
Не будет преувеличением, если назвать для себя это «моментом, когда я осознал, что моя мама умерла». Я подумал: «Сто́ит с большим пониманием относиться к Бену. Он воспринимает это на уровне чувств, но не может понять это разумом. Ты же поступал почти точно так же, только наоборот».
Она подошла ко мне близко, но не стала притрагиваться.
– Бедный Расти, – произнесла она.
Это настолько поразило меня, что я почти перестал плакать.
– Кто вам сказал, что меня зовут Расти?
– Разве нет? Я вчера была на рынке и видела Бена. И сказала: «Бен, я встретила твоего брата». Только я ведь не сообразила узнать ваше имя. Вот и спросила: «Бен, а как зовут твоего брата?» И он сказал: «Расти».
– Детское прозвище. Теперь меня называют Расселом. Бену трудно переключаться.
– Что ж, мне переключиться не трудно. Бедный Рассел.
И она протянула мне два бумажных полотенца. Подумал, неужели у меня течет из носа? Я ничего такого не чувствовал.
– Лучше у меня ничего нет, – сказала она.
Я взял у нее полотенца. И посмотрел ей в лицо. И запал на нее.
Да. Прямо вот так.
Не могу сказать: влюбился – потому что не совсем верю в это. По-моему, необходимо узнать человека лучше, чтобы заслужить право на эту фразу. Только я запал. Вот и все, что могу сказать. Как провалился во… что-то. И сильно ударился, словно меня сбила машина. Почти так же больно. Но главное, так же внезапно: без начала, середины и конца. Мы больше задумываемся над тем, что произошло, нежели действие происходило само по себе. Нужны лишь доли секунды, чтобы что-то случилось, и требуется гораздо большее время для понимания, что с тобой произошло.
– Ну вот, теперь вы смотрите на меня как-то непонятно, – сказала она.
– Разве? Извините.
Я отвел взгляд в сторону.
Только минуту спустя, когда она вернулась к пончикам, я опять посмотрел на нее. С той минуты больше ничего делать не хотелось.
Имелись только две проблемы.
Первая: ответит ли она вообще на мои чувства. И другая: если когда-нибудь ответит, то каким образом не давать Бену сидеть каждый вечер между нами на диване.
Я откусил большой кусок своего глазированного пончика.
Три задачки. Если все получится, то я очень растолстею.
Интересно, верно? Неожиданно в голове все прояснилось. Полегчало. Настроение поднялось.
Когда я въехал на подъездную дорожку, Марк Джесперс стоял перед домом своих родителей и поливал газон из шланга.
Я махнул рукой, и он помахал в ответ, а потом побежал и отключил шланг, и мое сердце ушло в пятки. Я никогда не был рьяным поклонником Марка. И самым серьезным образом намеревался прилечь вздремнуть. Помечтать.
О девушках-пекарях, может быть.
Марк догнал меня у самого крыльца.
– Ужасно выглядишь, – сказал он.
