Да, он сам виноват. Но не он один.
В последнее время этот голос звучал слишком часто и уже достал Доминика до печёнок. Он ловил себя на том, что часами мысленно препирается с ним, чего никогда не случалось в жизни. В реальных диалогах со Стефаном он был беспомощен, как котёнок, зато в своих фантазиях наконец-то высказывал ему всё, не стесняясь в выражениях.
«Ты самое горькое разочарование моей жизни, – патетически вещал Стефан. – Я столько дал тебе, заменил тебе отца, а ты что натворил?»
Доминик морщился и отворачивался от видения высокой фигуры, вальяжно рассевшейся в кресле напротив его кровати. Воображаемого Стефана не смущала гора одежды на спинке и подлокотниках, как и пустые бутылки под ногами. Ничего другого он от Доминика не ожидал, а потому не считал нужным обращать внимание на такие мелочи.
– Интересные у тебя представления об отцовстве. Если бы ты сразу от меня избавился, у меня бы, может, ещё был шанс не превратиться в такое дерьмо.
«Я вытащил тебя со дна, холил и лелеял, а ты предал меня. Ты рушишь всё, к чему прикасаешься. Не понимаю, как ты вообще себя выносишь».
Несмотря на то, что этого Доминик и сам не понимал, он вовсе не собирался признаваться в чём-либо Стефану.
– Это ты сделал меня таким, забыл? Это всё твоё чёртово воспитание! Хотел вырастить карманного монстра и получил его! Так что нечего теперь ныть.
Он повернулся, чтобы убедиться – Стефан печально качал головой, как делал каждый раз, когда Доминик его разочаровывал, то есть, практически всегда.
«Ты неблагодарный говнюк. Если бы не я, ты сгнил бы под барбитуратами ещё в пятнадцать. Или повесился, как твой отец. Я дал тебе второй шанс, который ты по слабости и никчёмности своей просто слил в унитаз. И нечего теперь ныть».
– Да пошёл ты, – процедил Доминик и запустил в него подушкой.
Призрак растаял, как только она приземлилась на захламлённое кресло, но голос продолжал эхом отдаваться в голове. Тягучий и надменный, он доводил Доминика до бешенства. Сколько раз он терпел от Стефана унижения наяву и с какой стати должен терпеть их ещё и в собственном воображении?
Злость разгоралась глубоко внутри, и Доминик встречал её с радостью. Злость куда лучше апатии. Он с удовольствием ощущал, как руки и ноги наливаются силой, как энергия звенит в голове, заглушая наконец ядовитые слова Стефана. Ему вдруг захотелось шевелиться, захотелось выйти из дома и отправиться куда-нибудь – не так уж важно куда.
Он рывком поднялся с постели и включил стереосистему. Затем без малейших колебаний выбрал Talking Heads и показал креслу средний палец.
Одеваясь, Доминик во всё горло подпевал Дэвиду Бирну, который будто думал именно о нём, когда писал песню про маньяка-убийцу.
– Не могу уснуть, ведь моя постель в огне! Я оголённый провод, не прикасайся ко мне! Маньяк-убийца, что это вообще?
В приступе бодрости он скакал по комнате, натягивая драные чёрные джинсы и футболку с нечитаемой надписью – её шрифт напоминал переплетённые древесные корни, с которых стекала слизь.
– Беги, беги, беги от меня, о-о-о!
«Ты – инфантильный идиот, – сокрушался Стефан, вновь возникнув возле барной стойки. – Не пора ли повзрослеть?»
– Катись к чёрту, старый зануда!
Доминик хлопнул дверью, надеясь, что Стефан остался за ней.
Он прыгнул за руль, чувствуя, как всё тело вибрирует в предвкушении поездки. Полчаса назад оно было немощным и вялым, а теперь жаждало скорости и драйва, будто помолодело лет на десять.
