Когда вернусь в казанские снега… - страница 33

Художник из фильма Пазолини разрисовывает церковный купол…

Кто помолится о нас? Кто помолчит о нас?

Я пришёл к Вилю и сказал, что буду писать о Бахе!

– О-о-о! Если ты сможешь – это будет великое дело!

И он дал мне свой диск Баха. Первое, что он попросил, оказавшись в больнице, – ему принесли Баха, и он успокоился: больше ничего не надо… А через месяц его отпустили домой умирать, и я пришёл к нему. Был август. Жить Вилю оставался месяц. Это была наша предпоследняя встреча…

Я сказал, что буду писать о Бахе…

Он дал мне свой диск, тот самый, что был у него в больнице, и ещё книгу о Бахе, одну из самых умных книг о нём, которую написал бывший органист, потом – ставший врачом и лечивший детей в Африке…

Я именно через Баха вдруг понял однажды, что мне мешает… Ибо, когда я слушал Баха, – я не слышал отдельных нот. Но я слышал только Глас Божий, Божью музыку!

Я смогу написать Глас Божий как молчание… Или вернее – я попробую. Смогу ли я? Не знаю. Но я вдруг понял, что знаю, как бы я хотел писать… мне мешают слова, я хочу писать молчание. Молчание как молитву.

К тому времени я уже написал свою поэму про Тарковского, последнее кино которого – «Жертвоприношение» начиналось и заканчивалось Бахом.

А мою ту поэму я закончил так:

«Я что-то понял только в самом конце, что-то важное, о чём бы хотел написать поэму. Но нынче у меня нет уже никаких сил на это, поэтому я заканчиваю нынешнюю. Это право каждого человека на деяние, пусть на бессмысленное деяние, но во спасение мира… И нет, пожалуй, никакой надежды, и даже наверняка – на это деяние. Но ты всё же веришь, что через него – не зря прожил! А жил для чего-то важного на свете, и вот совершаешь это деяние…»

И там ещё был такой стих:

И вот пришло время моего деяния, вернее – моего недеяния, моего молчания…

Я стою перед зрителями… расставлены стулья.

– О-о-о! Если у тебя получится, – сказал мне тогда Виль…

А потом – через месяц я видел его последний раз, за день до того, как он скончался. Виль превратился в дерево. Руки его и ноги совершенно высохли. Это был совершенный тончайший скелет, на который была нанизана улыбающаяся голова.

И потом Виль умер, то есть через полтора года после поэмы. Умер, став деревом. И всё у меня соединилось – Иоганн Себастьян Бах и Виль Мустафин… и я написал поэму, но в общем – весь её сюжет вы уже знаете из моих этих несколько путанных рассказов.

Родилась в 1955 году в селе Кочки-Пожарки Сергачского района Горьковской области.

С 1961 года училась и работала в Казани. В 1992 году уехала в Израиль.

Автор книг: «Сабантуй» (стихи для детей, 1981); «Разноцветное путешествие» (1982); «Городские деревья» (1985); «Будьте добры, пожалуйста» (1989); романа «Пятая группа крови», по которому был снят телефильм.

Умерла в 2013 году.

– Ноги! – кричит Лилька, как только я вхожу.

Я вытираю ноги. Она всем так кричит вместо «здрасьте».

Пахнет просто исключительно! Лилька щи варит.

– Фроську видела? – спрашивает она.

Я киваю.

Фроська, я с ней столкнулась в подъезде, это Венера Ренатовна, Лилькина мать, вернее мачеха.

То есть была мать как мать. А потом Маринка раскрыла секрет – неродная. Подслушала своих родителей.

И теперь Лилька её прямо невзлюбила. Раньше мамой звала, а сейчас никак. А со мной Фроськой её называет. По-римски, Венера, по-гречески, Афродита. Значит, Фрося.