Менты к ним подходили, о чем-то тихо беседовали. Разговор легко угадывался:
– На улице находиться нельзя, иди домой.
– Улица и есть – мой дом. Куда ж мне идти?
Я растерялась. И от растерянности стала искать розовую туалетную бумагу.
У меня особенность: я покупаю в дом туалетную бумагу только розового цвета. Это давно повелось. Лет двадцать пять назад, когда в 90-е страна начала выпускать разноцветные изделия для людей с изящным вкусом.
С той поры другой окрас этого средства гигиены я не использовала по причинам, которые и сама не формулировала.
И вот – нате вам: карантин. И розовые рулоны почему-то исчезли. Вместе с макаронами и другими товарами, которые меня не интересовали.
Я продолжила поиски по городу, вопреки запретам не гулять без собаки или без мешка с мусором. Меня почему-то никто не тормознул. Мало ли, человек ходит по гречку.
Тут – новые указы. Оказалось, люди опасны друг для друга шныряньем по магазинам. К тому же половина магазинов закрылась. Осталась какая попало бумага в «Дикси» и «Пятерке», серая, без отверстия в центре.
Поискав пару дней, я нерешительно купила оранжевую бумагу. Немножко.
Теперь всякий раз, отрывая фрагмент волокнистой ленты, я испытывала тоску. Применение средства совершенно перестало приносить мне радость (неизменно приносимую ранее).
Вспомнились 90-е: да, многое было по талонам, но розовая бумага дома была.
Я задумчиво смотрела на розовые квитанции за квартиру – платить все равно нечем, но они жесткие и нечистые: нет, не подходят.
И тут звонит подружка. Спрашивает, не принести ли чего. Я, конечно, постеснялась сказать правду. Какая еще розовая бумага, это что за новости? Так что сказала «ничего не надо».
Но вдруг подружка приходит, приносит чай и восемь рулонов туалетной бумаги марки «Мягкий знак». Розовой, как уши зайца на просвет.
Я была очень рада. А потом и дети перешли на онлайн-уроки. С тех пор пандемия мне стала нипочем.
Но как же там, в деревне моего детства, протекает пандемия, думала я очень долго.
Как дела под далекой Вязьмой, в Минино, в синих и зеленых домиках с кружевными ставнями? В освобожденных от снега яблоневых садах?
Школу вряд ли закрыли: ее там и раньше не было.
Магазин тоже вряд ли, там товары только первой необходимости: консервы, макароны и водка.
Зеленые и желтые люди не привозят там жителям еду: нет там ни зеленых людей, ни желтых. Синие есть (синие – почти все). Но и они еду не развозят.
В масках вряд ли кто ходит, поскольку ходить там в апреле принято с печки на лавку, и этот путь недалек.
Клуб в пяти километрах от деревни тоже не могли закрыть: он и раньше был заколочен.
И коровник не могли: а как же корова рыжая одна?
Вот свинарник – могли: там никого.
Больницу под ковид переоборудовать не могли: там нет больницы.
А вот поезд «Москва – Барановичи» отменить могли. Без этого поезда до больницы в Вязьме доехать нельзя, трактор будет неделю ползти.
Интернет там вряд ли ловит, потому что кому ж он там нужен.
Но казалось – все как раньше: баба Дуня выходит в сени и зовет:
– Пыля-пыля-пыля-пыля! Пыль-лю-лю-лю-лю!..
Так звали кур в ее деревне. Везде «цыпа», а у нас «пыля».
Наверно, уж и нет этой деревни, после детства прошла целая жизнь.
Кстати, чем Ивушки отличаются? Здесь тоже никого – и тут неоткуда ждать помощи. Две-три старушки, которым некуда уехать – каково им здесь в морозы, посреди безлюдья? Так ли страшен им здесь этот ковид?
