залезать под землю ему сегодня совсем не хочется.
Внутри всё напоминает кладбищенский склеп,
пространство сужено до невозможности —
как тут можно пережидать войну, чёрт его знает!
В какой-то момент Степанову становится жутко,
нечем дышать, стены давят, скорей бы наверх.
Но полковник наслаждается своим звёздным часом,
сыплет цифрами и разными хитрыми подробностями —
Степанов пристраивается на лавочке в последнем отсеке,
переключает сознание на собственные проблемы,
понимая, что иначе здесь запросто поедет крыша.
А дальше начинается самое странное и удивительное —
процессия вылезает наружу, радостно переругиваясь,
а Степанов не в силах встать, он зевает, как рыба,
голос пропал, ноги не держат, он сидит и тупо смотрит,
как закрывается дверь и проворачивается штурвал.
В голове крутится дурацкий стишок про бойца,
потерю которого отряд так в итоге и не заметил —
в голове воцаряется такой страх, что тянет завыть.
Степанов молит Бога, чтобы не выключили свет,
но всё напрасно – кто-то опускает рубильник.
В желудке прыгает холодная скользкая жаба,
но Степанов нашаривает спички: «Чудо! Огонь!»
Он жадно смотрит на пламя и представляет себе,
как Нечипоренко недосчитается его и скажет:
«О! А этот куда делся? Опять сбежал, что ли?»
В бомбоубежище тихо, словно всё снаружи умерло.
Степанов медленно и осторожно шаркает ногами,
пробираясь со спичкой в пальцах, как индеец Джо —
это воспоминание детства придаёт Степанову сил,
он подбадривает себя громкими злобными матюками.
Чу! Он чувствует тихий шорох за спиной и леденеет.
Крысы? Неведомые чудовища из сказок Гоголя?
Какие тут крысы, кругом железо! А чёрт его разберёт!
Степанов с натугой начинает крутить ржавый штурвал,
молясь, чтобы дверь не заперли ещё и снаружи…
Нет, неправда, он ведь сам слышал на лекциях,
что после ядерной войны люди выйдут из убежищ,
значит, есть способ выйти наверх самостоятельно.
Степанов открывает дверь, идёт ко главному входу,
из последних сил крутит штурвал, срывая кожу ладоней.
– Ну что, выбрался? – группа встречает его за дверью,
Нечипоренко довольно улыбается в густые усы. —
А мог бы и через верхний люк в тамбуре вылезти, а?
Если бы мои лекции слушал, а не спал, как сурок.
Поделом тебе, Степанов, матчасть учить надо!
Степанов не слышит, он жадно распахивает руки,
над головой огромное небо, вокруг зелень кустов,
гудят машины, говорят люди, жужжат насекомые —
как прекрасен этот сочный, шумный и разноцветный мир!
Историю Степанов никому не расскажет – стыдно.
Попав через несколько лет впервые в казематы СИЗО,
он с дрожью будет ждать водворения в «стакан»,
есть такие помещения типа большого шкафа в стене,
куда арестанта закрывают, чтоб не маячил в коридоре.
Его и вправду закроют в «стакане» часа на три —
не по злобе, просто технический момент, уходит этап,
Степановым на посту банально некому заниматься,
СИЗО вовсе не развесёлый отель или общежитие,
оформление иногда занимает полдня – нюансов хватает.
Там, в «стакане», жадно вслушиваясь в гулкую тишину,
ловя незнакомые звуки доселе неизвестного мира,
новоявленный арестант Степанов с радостью поймёт,
что никакой он не клаустрофоб, бояться ему нечего,
обычная паника и щекотание нервов, только и всего.
Неизвестно чему улыбаясь и жмурясь от света,
он будет стоять потом у стола дежурного и увидит жену,
приехавшую на «скорой» спасать какого-то бедолагу.
Они хитро улыбнутся друг другу, будто заговорщики,
дежурный перехватит их взгляды и сурово рявкнет:
