Мысли о Динаре не давали мне покоя до самого сна, и нет ничего удивительного, что ночью мне приснился кошмар. Я оказалась на той самой конюшне, где случился пожар. Вернее, на ее руинах. Я остро ощутила запах гари и дыма, словно пожар произошел несколько часов назад, и где-то до сих пор слышался треск горящего дерева. Но пламени не было. Огромными тенями надо мной склонились ветви деревьев, и я недоумевала, как они не пострадали, если были так близко к огню. Треск повторился, и я вдруг поняла, что это не треск огня, а чья-то безуспешная попытка выбраться из-под завала. Она сопровождалась слабым стоном, который доносился из-под земли. Мое сердце сковал страх, и в холодном поту я подошла к груде обугленных деревяшек. Боязливо спросила: «Кто здесь?» Но язык точно приклеился к небу и не пошевелился. Я открыла рот шире, пытаясь отодрать его от нёба, и увереннее повторила свой вопрос. Но вышло какое-то мычание, и не сумев совладать с голосом, я опустилась к обугленному завалу. Постучала костяшками пальцев по черной трухе и прислушалась к отклику.
– Помогите, – донеслось до меня из-под завала.
– Шандор, это ты? – удалось мне заговорить.
– Лизавета? Да, это я, спаси меня.
Мной овладело безумие, и я начала неистово отбрасывать одну обгоревшую головешку за другой. Неожиданно головешки стали огромными и тяжелыми бревнами, но я будто не чувствовала их веса – во мне пробудились внутренние силы, и они руководили моими движениями. В ноздри все глубже пробирался дым, и я была на грани обморока. Но не могла упасть, не могла погибнуть, иначе Шандора никто не спасет. У него есть только я.
И вдруг замерла, чтобы перевести дыхание. Я обнаружила, что стою по колени в пепле, который затягивает меня в пучину точно болото. Передо мной все та же обгоревшая груда деревяшек, которая нисколько не уменьшилась, а чудесным образом восстановилась. И звуки из-под нее уже не слышны. Начала громко звать Шандора и умолять не уходить. Я рядом, я помогу, надо только держаться. И снова бросалась разгребать завал.
Проснулась я от прикосновения теплых рук к моему телу, которые прижимали меня к себе. Мама. На прикроватной тумбе горел светильник, а в детской кроватке было пусто. Мне потребовалось две секунды, чтобы вспомнить, что Мишутка спит с мамой, и поводов для тревоги за него нет.
– Что-то твоя верховая езда не помогает, – сказала мама, когда я пришла в себя. – Сходила бы лучше к психологу. Есть же у Андрея знакомые в этой сфере.
– Какое сегодня число? – игнорируя слова мамы, спросила я.
– Четырнадцатое июля.
– Значит, завтра у Шандора сорок дней. Мне нужно поехать к нему на могилу.
– Лиза, ты и так сама не своя, сон потеряла. Зачем лишний раз бередить раны?
– Мама, его душа еще здесь, и она хочет мне что-то сказать. Сегодняшний сон приснился не просто так. Он просил меня спасти его. Я не знаю, что это значит, но я не успокоюсь, пока снова не съезжу к нему на могилу и не поговорю с ним.
– Ты несешь какой-то вздор. С кем ты собралась говорить? Шандор мертв.
– А если нет? Он просил спасти его. Вдруг он лежит, погребенный в завалах, и никто его не достал. Я даже не спросила Глеба, с открытым или закрытым гробом хоронили Шандора, видел ли он сам его после пожара. А если от Шандора ничего не осталось, и в гробу был только пепел? И вдруг это не его пепел?
– О, Господи, все еще хуже, чем я думала. Утром позвоню Андрею, тебе нужна медицинская помощь.
