– Только после сбора всего урожая.
Он возмутился и потребовал, но снова услышал, только уже более сдержанным тоном:
– Иван Федосеевич, кроме тебя все равно некому. А время, сам знаешь, какое. Вот сдашь весь урожай, тогда – пожалуйста!
Вернувшись в деревню, где с каждым днем рабочих рук становилось все меньше и меньше из-за призыва на фронт мужиков, на смену которых становились подростки и, даже дети, он стал организовывать работу по-новому. В борьбе за урожай постепенно возникали новые препятствия. Фронту потребовались почти все колхозные кони, от чего к имеющимся уже трудностям прибавились дополнительные. Пришлось искать выход и из этой ситуации, почти припрятав от властей нескольких старых кляч, что еще хоть как-то могли тянуть возы с собранным урожаем.
Потом через их края начали тянуться вереницы беженцев, что просились на временный постой. Их так же требовалось не только впустить на порог, а еще и накормить. А от них деревенские жители узнавали все новости, что были одна ужаснее другой и не вселяли в души селян никакой радости, а лишь усиливали чувство тревоги за будущее свое и детей.
Когда Иван покидал родной дом, враг еще был далеко, а довоенная пропаганда, внушавшая людям уверенность в непобедимости родной армии, еще давала надежду на скорую победу. Тогда и предположить никто не мог, что всего через полтора месяца война будет стучаться в собственные двери. Александра Ильинична, захлебываясь слезами, часто и глубоко вздыхая, стала подробно описывать события тех дней. Она вспоминала и передавала мужу, как через их деревню несколько дней подряд шли вереницы войск, тянулись груженые военным скарбом запряженные повозки, ехали армейские грузовики. Она рассказывала, как радостно восприняли сельчане приход в их деревню Красной Армии, как выходили из дворов на улицу, чтобы самим поприветствовать солдат, подать им воды напиться и подбодрить, умоляя непременно одержать победу над врагом. А те были в ответ суровы и немногословны и, выглядели так, как будто шли не за скорой победой, будучи уверенными в ней, а словно на свою погибель, часто пряча глаза и отворачиваясь, ругаясь в ответ на деревенских жителей и проклиная свою судьбу.
Супруга вспомнила, как испугалась идущих красноармейцев их четырнадцатилетняя дочь Ольга, когда выбежала из хаты, чтобы посмотреть на солдат и увидела их винтовки с примкнутыми штыками, что произвели на нее сильное впечатление и ввели в состояние крайнего испуга, от чего она прижалась к матери, завопив:
– Мамка, заколют нас сейчас, заколют!
Александра Ильинична успокаивала тогда дочь, гладя ее по голове, как обычно делают матери, чтобы снять испуг у своих детей:
– Ну что ты, дуреха, это же наши.
А потом, уже в обратном направлении потянулись машины и повозки с ранеными. Кого везли, а кто и сам, хромая, ковылял по дороге, держась рукой за забинтованную конечность. Бойцы брели словно поруганные и, по простоте своей делились с местными накопившимися переживаниями, рассказывая по все ужасы боев, творившихся совсем недалеко, где победоносная немецкая машина катком шла по русской земле, не оставляя шансов на спасение тем, кто встает на ее пути с оружием в руках. И по наивности, по недалекости своей люди впитывали все это и причитали, заливаясь слезами от собственной беспомощности перед подошедшей к их дому бедой.
Слушая жену, Иван разволновался и, не выдержав стояния на одном месте, взял ее под руку и повел к месту жительства, чтобы поскорей заняться переселением семьи в более подходящий для проживания дом, что час назад был выделен им властями. А она все продолжала говорить, уже почти перестав плакать от того что начинала чувствовать рядом плечо близкого человека, с внезапным появлением которого сегодня утором, ее жизнь начала немного меняться в лучшую сторону.
