Когда зацветут яблони - страница 13

– Как была отличницей, так и осталась, – хмыкнул заступник и без спроса прикрыл руками ее глаза.

1996 год

– У тебя сейчас одна работа – хорошо учиться, – говорит мама, когда в третьей четверти я приношу домой тройку по литературе. – Вот вырастешь – кто тебя без знаний на хорошую работу возьмет?

– Ничего, дворником пойдет, – смеется папа, но мне почему-то совсем не весело – не знаю, чем так плоха работа дворника, но из уст взрослых звучит хуже некуда.

– Ладно, сейчас поиграй до ужина, а потом – за уроки, – мама приобнимает меня за плечи, в ее голосе больше не слышится укор, и я понимаю, что буря миновала.

Устраиваюсь на диване со своим «тамагочи», которого давно пора кормить, и про себя обещаю, что впредь буду старательнее на уроках. Раз уж дворник – такая ужасная профессия, надо приложить все усилия, чтобы точно стать кем-то другим. Например, бухгалтером, как мама.

– Как думаешь, та тройка сильно повлияла на твою судьбу? – поинтересовался Волчок, внезапно прервав просмотр.

– Тройка – нет, – после короткой паузы ответила Ника, все еще щуря глаза от света ярких офисных ламп. – Но я хорошо усвоила, что обязанности надо выполнять, если хочешь добиться своей цели.

– И какую цель ты преследуешь сейчас, засиживаясь здесь до ночи? Кажется, четвертные оценки давно остались в прошлом. Да и понижение до позиции дворника тебе вряд ли грозит.

– Ой, отстань, – Ника скроила недовольную рожицу. – Лучше покажи что-нибудь еще, раз уж сам это затеял.

1996 год

Летом родители везут меня и себя на море. Я строю песчаный замок у кромки воды и пачкаю панамку грязными руками, когда ветер норовит сорвать ее с головы.

– Ника, аккуратнее, – кричит с лежака мама, когда я по щиколотку захожу в море, чтобы наловить ракушек, – далеко не заходи – волной унесет!

Замок получается очень красивым, и мама фотографирует меня рядом с ним на «Полароид». Подбегаю к маме и заглядываю ей через плечо, чтобы лучше рассмотреть, как на маленьком глянцевом квадратике сквозь белесую пелену проявляется цветное изображение…

Морем больше не пахнет. Вместо мамы фотографию держит в своих мозолистых пальцах бабушка. У меня их две: городская и деревенская. Городского дедушки больше нет, он теперь на небе – так мне мама сказала, но сейчас я уже знаю, что он умер. Деревенская бабушка живет на даче и всегда говорит, что «хорош город домами, да плох головами», поэтому в Москву ехать не хочет. Она сдвигает очки на нос и вглядывается в маленькие полароидные квадратики, а потом рассказывает, как они с дедом ездили «на юг». Деревенского дедушку я никогда не видела и плохо представляю, каким он был, но, наверное, хорошим, потому что бабушка вспоминает о нем с улыбкой. Глаза ее при этом становятся влажными, но она быстро вытирает их полотенцем и сразу же начинает суетиться, потому что ей то в огород надо, то к плите. Деревенская бабушка зовет меня Верочкой и утверждает, что я обязательно стану учительницей или врачом – такая я смышленая и одаренная. Мне пока не хочется ни того, ни другого, но, чтобы сделать бабушке приятное, я с ней соглашаюсь.

В Москву возвращаемся под конец августа, когда начинают постепенно разъезжаться мои дачные друзья. В багажнике мы везем банки с вареньем, корзинку овощей и домашние яйца, которые дала соседка тетя Лида. На магнитоле играет «Жиган-лимон»5, я смотрю, как за окошком мелькают знакомые места, которые мы каждый год проезжаем по пути на дачу и обратно, и вспоминаю море.