Потом мы вышли вместе в зал. Официант косился на нас насмешливо. Я вспомнил ее губки и прямо почувствовал их у себя в трусах. Хорошее воспоминание. Воспоминание. Но губки были настойчивы и никуда не исчезали.
Я подумал: какой хороший сон, и никаких тебе усатых мужиков. Губки все двигались и двигались. Я откинул одеяло и увидел, что это была никакая не Ника. Это была одна из девиц, с которыми меня знакомили в Институте. В клюквенном свитере. Она залезла в кровать прямо в свитере и юбке. И сейчас она вдруг резко поднялась, и села на меня сверху. И в момент взлета я вдруг увидел, что она пустотелая – свитер облегает ее только спереди, а сзади – там, где должна быть спина, – провал. Но я кончил, и особого значения пустой спине не придал. Девица насмешливо усмехнулась и медленно облизала губы.
– Добро пожаловать в Когево! – сказала она хриплым шепотом. – Тебе здесь будет хорошо.
Я открыл глаза. Мокрое растеклось под одеялом. На тумбочке сидел усатый таракан. Усами он ощупывал мой драгоценный, взятый в кредит макбук. Словно примеривался, заселиться в алюминиевый домик или нет.
§§§
– Руки, руки убери! – все громче орал в коридоре знакомый голос. В ответ раздавалось басовитое бурчание.
Верный своему принципу – работать до последнего даже в полном дурдоме, даже в open-space на 60 человек, не обращать внимания на провокации и не давать себя втягивать в чужие разборки, – я продолжал писать код в «дупле» под мерное жужжание кулеров. В хаосе постепенно начинали проступать очертания упорядоченной системы.
Все эти дни я пытался догадаться, что же произошло с моим предшественником. Обычно я сразу понимал это по состоянию сервера. Но это был первый проект, в котором все было туманно. Складывалось ощущение, что предшественник страдал маниакально-депрессивным психозом. В какие-то периоды он выдавал тонны кода, в другие делал за весь день один-единственный коротенький файл или вообще ничего не делал. Я вычислил, что он был нанят на условиях такого же контракта, и перестал работать 22 декабря прошлого года. Что с ним произошло? Его уволили? Уволился сам? Сбежал?
– Руки убери! – только когда истеричный ор приблизился вплотную к двери «дупла», я со вздохом перенес вес на сидение кресла, встал и, разминая ноги, подошел к двери.
В коридоре странно пахло озоном. Во рту появился металлический привкус. Орал Ельшинский, которого Кривоног держал за грудки. От Кривонога и исходило басовитое успокаивающее бурчание.
К стене коридора привалился двухметровый, чрезвычайно длинный мешок, который пугающе шевелился. Между Ельшинским, Кривоногом и мешком шныряла бабка Ежихина со шваброй, делая покрытый разводами пол еще грязнее.
– Почему в коридоре посторонние? – проорал Ельшинский, обращаясь, главным образом, к бабке, и показывая на меня.
– Я не… – начал я
– Что вы, Всеволод Родионович, опомнитесь, – забурчал Кривоног. Это – Федор Павлович, наш новый специалист. Вы с ним рядом сидели на летучке по затуканиванию. Не кричите, ладно-складно?
Что-то взорвалось в голове у Ельшинского и он заорал еще истеричнее.
– Новый… знаем мы ваших этих новых… со старыми тоже все знаем, как и что… Видел я ваших новых специалистов, толпами! Толпами! На склоне целая роща!
Тут у меня по спине проползла холодная гусеница. Мешок у стены задергался.
– Всеволод Родионович, у вас нервы расстроены, – бурчал Кривоног. – Вы какие-то вещи говорите неадекватные. Товарищ – активный, товарищ весь в кофе, коде и цифрах, и воображения, и фантазии начисто лишенный…
