Несмотря на шапку-ушанку, натянутую почти на самые брови, дедушка был одет в старый коричневый пиджак и в рубашку, застёгнутую по самое горло.
Лицо покрытое плоской, лопатообразной бородой периодически косилось на пассажиров электрички, но самое странное было не это.
Странным был инструмент, на котором играл старичок. Это была необычная такая смесь шарманки и музыкальной шкатулки.
Иногда из ящичка посередине периодически повторяющейся мелодии доносились звуки похожие на скрип велосипедного колеса, а потом тихие звуки, больше всего похожие на удары маленьких барабанов.
Что-то эти звуки мне напоминали, но я затруднился с ответом на вопрос что именно.
Старичок прошёл по вагону, вышел в тамбур, и мне почему-то стало очень грустно. Он то даже денег не собрал толком. Хотя, судя по его уверенной походке, сбор денег уже ничего особенно не решал в его нелепой, возможно, полной трудов и свершений, но по итогу такой бесполезной жизни.
Я даже на минуту отвлёкся от пейзажей за окном, так мне захотелось последовать за ним туда, в глубину его тёмного железнодорожного бытия, расспросить его о жизни, о горестях и радостях, поджидавших его там, на окраине, за пределами железнодорожного состава. Я запихнул в сумку свой плеер, в пакет положил недоеденный рожок, и двинулся за ним, сжимая в руке квадратную зелёную пачку кефира.
Когда я вышел в тамбур, то от шарманщика не осталось и следа, я закурил, и заглянул в маленькое окошечко двери, ведущей в соседний вагон. Что-то странное валялось на полу, я не придал этому внимания. И тут пришла какая-то слабость во всем теле, казалось ни один мускул не хотел повиноваться. Время остановилось, как в тот раз, в доме, и я увидел того же парня, который в этот раз показывал на зачирканное окошко тамбура, и словно бы кричал что-то, но звуков не было слышно.
Я хотел было повернуться к двери, но не смог, мышцы были как будто-бы заморожены. Последним усилием воли я собрался, и всё-таки смог оторвать спину от стенки тамбура и заглянуть в темнеющую даль. Тёмная крыша и побелённые ставни мелькнули рядом с раскинувшей свои ветки ивой, рядом с небольшим заборчиком, недалеко от леса. Но рядом не было никакой станции. Я подумал, что это, видимо, морок какой-то одолел.
Но позже, уже прильнув к окну, чётко узнал в очертаниях удаляющегося строения ту самую одноэтажную постройку, которую видел один раз во сне. Но до следующей станции было ещё минут пять. Как такое могло случиться? Может быть я уже когда-то проезжал здесь, и запомнил, как выглядел этот домик, а потом перенёс его облик на постройку в своём сне?
Но ведь я никогда не засматривался в окна. Впрочем, всякое может быть.
Однако, коль скоро я нашёл то, что искал, стоило поподробнее разузнать про этот домик.
Я потушил догоревшую к тому моменту сигарету о стенку тамбура, и дёрнул за серебристую дверь, разделявшую вагоны.
В небольшом коридорчике-гармошке, который разделял вагоны я увидел что-то тёмное, валяющееся под ногами.
Я нагнулся и разглядел тёмный парик. «Странно, – подумал я. Зачем этому старикашке было переодеваться?»
Пока наш поезд добрался до полустанка, вечер начал неумолимо отвоёвывать небо у дня, окрасив все вокруг в такой красивый тёмно-синий цвет. Светло оранжевый свет фонарей гармонично вписывался в это вечернее благополучие. Вот реально, а почему мы думаем, что вечер – это чёрные тени?
