Колчан калёных стрел - страница 24

Он всегда так звал её – за буйный нрав и за то, что встретил на большой дороге, как беспутную мавку.

Горячие губы прижались к встрепанной макушке, а руки обняли Огняну настолько сильно, что и орда ифритов не вырвала бы её сейчас из рук Елисея Ивановича. Холод под рёбрами душегубки потеплел ещё немного.

– Ты… – повторил Елисей и похоронил лицо в коротких волосах.

Огняна подняла голову. Тон наставника был для неё новым, а прикосновения губ – пугающими. Елисей никогда прежде так к ней не касался. От смятения и неловкости она немедленно выпустила иголки:

– Вы думали, Елисей Иванович, меня тут сожрали, что ли? – спросила Огняна ехидным голосом, ещё звенящим от подбирающихся слез.

Елисей глядел так близко, так странно, а в полутьме – ещё и жутко, что её ехидство испарилось, пришло непонимание. На мгновение она опечалилась – когда объятия его рук вдруг распались, и без них спине и плечам стало холодно. Но Елисей немедленно запустил большие жадные ладони в её короткие волосы и глядел так, будто Огняна и вправду воскресла из мертвых.

За полгода с их разлуки Елисей Иванович изменился – первые морщины были видны даже в слабом свете далекого фонаря. Когда они расставались, ему едва минуло двадцать восемь, а теперь казалось – за считанные месяцы воевода прожил десять лет. Черты лица загрубели и ожесточились, губы стали строже и тоньше, но длинные прямые волосы оставались светлыми, короткая щетина бороды – темной. Широкие плечи, крепкий стан. Всё тот же Елисей Иванович, да только глаза – страшные.

– Что? Елисей, что? – Решетовской стало неуверенно и тревожно от его молчания и тяжёлого взгляда. – Говори же.

Елисей Иванович попытался ободряюще улыбнуться, да не вышло. Он так боялся, что Кошма ошиблась, и трибунальские ошиблись, и какая-то другая, не его Огняна Решетовская осуждена жить в этом каземате, что весь долгий путь до неё не разрешал себе думать. Не думал, когда мчался в столицу, когда едва не подрался в Трибунале, когда чудом и Любомиром Волковичем вызнал, кто у осужденной надзорщик, когда добывал у него адрес и даже когда лез в окно и договаривался с попугаем вместо того, чтобы просто свернуть тому шею и припрятать тушку. И всё равно бестрепетный душегуб и славный воевода боялся так, как в жизни бояться ему не доводилось.

– Мне сказали, что Решетовскую замучили насмерть в плену, – сказал он глухо и прижался лбом к её лбу.

Длинные русые волосы коснулись лица Огняны. Горячие ладони на впалых пламенеющих щеках. Зелёные глаза против черных. Лёгкие пропустили выдох. Очень близко. Огня глотнула обжигающий воздух, но стало только хуже и волнительнее. Она бы сдалась сейчас. Он любил её давно и горько, и пусть она ничего не знает о любви, у Огняны никого ближе Елисея все равно не было. Но он сказал – Решетовскую замучили насмерть, и холодная волна боли заставила отступить на шаг.

– Решетовскую действительно убили в плену, – сказала она тихо, убирая его неожиданно безвольные руки и отходя ещё на шаг в густую тень тополей, чтобы ему не было видно лица. – Но Решетовских было двое.

Он не понимал её целое мгновение, пока память строила картинку семилетней давности – покосившийся дом с разрушенным дымоходом на окраине леса, вёрткая двенадцатилетняя девица, которую он забирает у бражников-родителей в обучение, и девица постарше, которую учить уже поздно и придется оставить.