Колчан калёных стрел - страница 3

– Ты слышишь меня, соколик? Пойдем, вызволять её надобно, из беды-неволи выручать. Чем-то таким нехорошим около Трибунала пахнет, паскудством пахнет, дружочек. Никого не пущают, всех дружинных прочь выставили, будто особливо злобную судить намереваются. Любомирушке, соколу ясному, и тому крылышки подсекли. Пойдём же, касатик, пойдем, милый. Слышишь меня?

Он слышал, но не понимал. Или не верил. Или боялся поверить. Взглядом по светлице заметал, понять пытаясь – спит, бредит?

Живая?..

Если это не она, он не справится.

– Да что же ты, голубочек, ну вставай же, – причитывала Кошма. – Жива наша Огнюшка. Елисей! Ты слышишь меня, касатик?

Услышав её имя, он встал, едва не уронив лавку. Почти ничего не видя, направился к выходу. Тишина, владевшая им с того самого дня на пепелище, лопнула и посыпалась звуками, запахами, чувствами. Оглушила. Сбила с толку. Повела за собой прочь.

Живая.

Душегубка Огняна Решетовская спала и во сне хотела есть. До тошноты, до боли в утробе. Голод мучил её постоянно – когда спала и когда бодрствовала, когда сортировала проклятое золото и когда собирала пальцем последние крупицы каши со стенок мятой оловянной миски. Голод проникал в беспокойные сны о тех, кого она убила и кого потеряла, делая эти сны ещё страшнее.

За последние два года она не ела досыта ни разу. Суровая военная зима в заснеженных лесах без огня и припасов яствами не баловала, два плена у ифритов и вовсе прошли в голоде. Даже когда перед самой победой раненую и истощённую Огняну освободили, вволю тоже не кормили, нельзя было. А победного пира для Решетовской так и не случилось. Зато случились золотые рудники.

Снедь на княжеских приисках давали исправно и по совести, исходя из того, какого весу каторжанин. Чуть меньше, нежели требовалось для сытости – полагалось, что так осужденные и ожидающие Трибунала работать будут лучше. Впроголодь-то золото и моется веселее, и сортируется быстрее. Вот только для отощавшей за долгий плен у ифритов Огняны Решетовской это значило бы верную гибель. Но погибать за здорово живёшь она не намеревалась. Огняна была душегубкой, а душегуб – воин особый, не зря о нем добрая слава проложена.

Всегда ведьмаки и изредка люди, наученные убивать, спасать и воевать как никто другой, душегубы почитались среди склавинов наравне с княжичами. Сызмальства оставившие родной кров ради сложной ратной науки, они знали лишь одну семью – дружину, лишь одно дело – ратное, лишь одну судьбу – землю родную беречь. Они росли с луками в руках, и к возрасту становились столь искусными в волшбе и войне, что один душегуб стоил троих витязей. Душегубов любил простой люд, уважали княжичи, побаивались бояре. Лучшие из них имели право без помех ходить в неволшебный мир, что полагалось великой честью.

Решетовская была проворной от природы и умелой по научению. Славный наставник Елисей Иванович положил не один год, чтобы сделать доброго воина из хилой, мелкой девчонки, какой он встретил её семь лет назад. У него вышло. Огняна снискала славу знатной дружинницы: в ратных подвигах – лютой, в братстве душегубском – верной, в волшбе – умелой. Она прошла войну и два ифритских плена. Пережила позорное заключение под стражу вместо рушников под ноги и лилейника во славу головы её светлой, как полагалось победителю. И уж умереть от голода на княжих рудниках в ожидании Трибунала она точно не могла себе позволить. Вот потому почти каждую ночь, едва отдышавшись от привычного кошмара о минувшей войне, Огня выходила на промысел.