Из прислуги у них были кухарка, кухонная девушка, управляющий, лакей, который нес молитвенник, когда благородная госпожа посещала церковь, и учитель музыки. В загородном поместье они летом отмечали праздники и давали изысканные балы под открытым небом.
Молодая Софи не была приспособлена ни к какой домашней работе, но никто и не требовал от неё заниматься «плебейским ремеслом». С тех самых пор, как граф Лихтенштайн принял её в семью, он испытывал к ней какой-то странный, до конца непонятный Луи пиетет. Иногда ему казалось, что дядя заботится о снохе даже больше, чем собственный муж. В любом разногласии Лихтенштайн-старший оказывался на её стороне. В любом споре старался её поддержать. А споров этих, как вскоре понял Луи, случалось в молодой чете великое множество.
В благородной городской среде не любили табак и тех, кто его курил. Но почти каждый вечер Луи видел Рафаэля во дворе с сигарой в руке. Он стоял в одиночестве и смотрел, как блестят в лунном свете голубые воды Дуная.
Поначалу Луи сторонился его и не желал подходить. У него хватало собственных проблем, чтобы брать на себя ещё и чужие. Однако постепенно, после нескольких месяцев пребывания Луи в Вене, они сошлись.
Обоим было по двадцать шесть, и Луи даже помнил смутно, что они играли вместе, когда были детьми, и мать Луи приезжала в Империю к родным.
Что-то подобное помнил и Рафаэль, но куда большее значение для него имело то, что с Луи можно было поговорить. Что Луи был чужд местной политике, как и он сам, и что Луи охотно слушал его, с готовностью принимая всё то новое, что предлагала ему местная жизнь.
Сначала они обсуждали местные парки, сорта кофе и особенности охоты в Венском Лесу, где пока ещё оставалась дичь. Потом постепенно перешли к вопросам философии, и Рафаэль осторожно выяснил у Луи, республиканец тот или монархист, и каковы его мысли относительно того, что ждёт их всех впереди.
— Революции в Австрии можно и нужно избежать, — сказал Луи ему в ответ, — если только мы сами первыми сделаем шаг навстречу простому народу, если не будем пить и есть за их счёт, как все прошедшие сотни лет — иначе нас сметёт неизбежно идущей к берегу волной.
Рафаэль закивал. Самому ему было всё равно, но тех же взглядов придерживалось окружение его отца — предпочитая, впрочем, лишний раз о них не говорить.
Убедившись, что в делах политики Луи не станет ему врагом, Рафаэль легкомысленно перешёл к следующему набору тем, а именно — к делам семьи.
— Отец женил меня, едва мне исполнилось восемнадцать лет, — говорил он, — можешь себе представить, какая радость была, не испробовав ещё вкуса настоящей жизни, обнаружить в своей постели Софи?
Софи, как и им обоим, было двадцать шесть. Высокая и статная, она была рыжеволоса и обладала правильными, хотя и немного не свойственными этой местности чертами лица.
— По-моему, она весьма обаятельна, — тактично ответил Луи, которому, впрочем, возможность женитьбы на молодой и красивой аристократке казалась далеко не самым страшным, что может произойти. Сам он предпочёл бы подобную судьбу той, которая настигла его.
— Да, она… — Рафаэль запнулся, — она хороша, — сказал он наконец, — она красива. И я знаю, что многим в браке везёт куда меньше, чем мне. Но она властная, и как бы тебе сказать… всё воспринимает всерьёз. С ней невозможно общаться легко, как я сейчас общаюсь с тобой. Когда она смотрит на меня, меня не оставляет чувство, что она ждёт, что я исполню какой-то одной ей ведомый долг — и можешь поверить, постелью дело не ограничивается, там у нас всё хорошо. Но я скорее выпью яду, чем проснусь с ней в одной кровати с утра, потому что увидеть спросонья этот взгляд… — Рафаэль поёжился, — впрочем, кузен, ты не женат. Вряд ли ты сможешь меня понять.
