В ту ночь, вернувшись с собрания Вольных Каменщиков, Луи с трудом смог уснуть.
Профиль девушки с рыжими, как пламя, волосами всё не оставлял его, и дело здесь не ограничивалось только лишь её красотой — хотя она, безусловно, была красива.
Луи чувствовал, что его тянет к этой незнакомке, как тянутся руки к камину в жгучий мороз. Граф видел её всего раз — но Луи казалось, что он знал эту девушку всегда. И чем больше он думал об этой незнакомке тем отчётливей всплывало в голове иное имя.
Рафаэль…
Тот факт, что девушку первым увидел его двоюродный брат, не давал Луи покоя вдвойне. Да, он дал слово, и да, он до этого дня верил, что нет ничего крепче кровных уз — но в то же время внезапно для самого себя Луи начинал понимать, что Эрик каким-то образом угадал: и в самом деле есть чувства, которые одинаково пленяют и неопытного юнца, и старика.
Время уже близилось к рассвету, когда Луи наконец уснул. Костры горящего Парижа метались в его сознании, переплетаясь с огненными прядями волос незнакомки, даже имени которой Луи так и не узнал.
— Она поёт в Опере… — только и сказал ему Рафаэль, — она талантлива, как все Семь Муз.
Музы Луи не интересовали. Он даже был бы согласен, чтобы рыжеволосая красавица не пела вообще — только бы Рафаэль забыл её навсегда.
Проснулся Луи невыспавшимся, но день начался своим чередом, и он постепенно успокаивался. Сад Лихтенштайнов и газеты, которые он обычно читал по утрам — всё казалось ему каким-то серым в этот день. Луи чувствовал, что жизнь его не может остаться такой, какой была до сих пор — но причины этой перемены не понимал.
Он не удивился, когда после второго завтрака к нему подошла Софи — Луи давно этого ждал. Она оставалась единственной обитательницей дома, кто до сих пор, кажется, не до конца ему доверял.
Распорядившись принести кофе и устроившись в библиотеке напротив него, она спросила:
— Как ваши дела? Как вам нравится у нас?
В голосе молодой госпожи фон Лихтенштайн чувствовалась некоторая скованность, как будто она сама не до конца понимала, зачем пришла.
— Спасибо, мадам фон Лихтенштайн, всё хорошо, — вежливо ответил Луи, не откладывая, впрочем, газеты, как будто она могла послужить ему защитой.
Кухарка принесла кофе, но Софи лишь кивнула ей, а чашку в руки не взяла.
Вместо этого она встала и прошлась по комнате, чтобы затем остановиться у окна.
Луи краем глаза пристально следил за ней, чувствуя, что собеседница напряжена, как натянутая струна.
— Месье Луи… — сказала наконец она, — вчера мой супруг водил вас туда, где сам проводит вечера, ведь так?
Луи молчал, не зная, что именно имеет право ей сказать.
— Я знаю, что так, — продолжила она, — и я не намереваюсь спрашивать вас о политике, если он вдруг увлёкся ею. Все эти революции, фронды и реформы приходят и уходят, а мир кругом нас тем временем слабо отличается от того, что был тысячу лет назад.
— Я бы всё же поспорил с вами, — слова Софи отчего-то разозлили Луи — быть может потому, что мир, в котором он родился и рос, изменился всего за несколько десятков лет.
Софи глухо рассмеялась.
— Каждое лето война, — сказала она, — каждую зиму холода. Каждую ночь Рафаэля нет со мной, и каждый раз я боюсь, что он не вернётся никогда. Да, время, в котором мы живём, куда более благополучно, чем те — давние — времена. Но что изменилось, если сменить эту изысканную мебель в стиле буф на простой деревянный топчан и сундук? Мы всё так же мерзнем, каждый из нас всё так же одинок, и души наши всё так же тянутся к огню, не в силах его достать.
