Коллекция королевы - страница 11

Слыхали ль вы за рощей глас ночной,

Певца любви, певца своей печали?

Когда поля в час утренний молчали,

Свирели звук унылый и простой?

Слыхали ль вы?

– Вот, слышали? Это наш физкультурник поёт. В армии служил, у нас комсоргом. Про львов поёт… Заслушаешься. Да не какую-нибудь чепуховину, а Лермонтова. Клад, а не парень!

– Поручик Лермонт, – задумчиво повторил Оболенский, глядя на директрису с пышной причёской «хала», на её толстые пальцы с крупными перстнями и пёструю, вязанную крючком, кофту. Пыл его остыл, и он после небольшой паузы негромко спросил:

– Анна Ивановна, Вы тут только директор или ещё предмет какой ведёте?

– Веду, а то, как же. Чистописание раньше вела – теперь не хочу, даже прописи отменили совсем. Так я уж русский и литературу ещё на ставку.

Оболенский открыл рот, закрыл его, глубоко вздохнул и, не говоря не слова, отошёл. Репетиция, впрочем, прошла превосходно. Дети выходили на аплодисменты, кланялись и снова убегали за кулисы. Члены комиссии, растроганно переговариваясь, обсуждали предстоящий несомненный успех, хвалили всех от души, и в первую голову директора Анну Ивановна Парасюк за мудрое руководство. Не забыли и Оболенского. Зам по культуре Денисенко, окончивший всё-таки дневное отделение педагогического института имени Крупской, не в пример прочей публике, образование которой нередко было «заушное» – так говорили о заочниках, которых за уши тянули на трояк, человек доброжелательный и неглупый, почтительно потряс ему руку:

– Рад познакомиться с вами, Иннокентий Савич. Я ведь Вас прекрасно в «Жизели» помню.

И обращаясь к своим коллегам, добавил:

– Замечательный балерун был товарищ Оболенский!

Польщённый старик с достоинством произнёс в ответ:

– Спасибо на добром слове. А следом, покосившись на стоящую достаточно далеко начальницу, посетовал:

– Уж Вы бы поддержали меня немного. Прямо беда, да и только.

– А что такое? – удивился Денисенко.

– Да вот, видите ли, начальство наше. Не только слова такого не знает: «балерун», или того краше «балетмейстер». Она и артистов моих не жалует. Снегурочку утверждать не хотела.

– Не может быть, за что же? Чудесная девочка. Я и имя запомнил. Сейчас-сейчас: Сима Неделько! Я знаю, она сирота. Танцует отлично!

Оболенский немного помедлил, но затем решительно взглянул в глаза Денисенко и согласно кивнул

***

Серафима проучилась ещё несколько лет в интернате, когда её отыскала чета бездетных Залесских – дальняя родня папы. Они, испытав, как водится, на этом пути множество трудностей и унижений от чиновников, забрали девочку к себе и сердечно привязались к ребёнку. Сима – кроткая, нежная, разносторонне одарённая, никому забот не доставляла. Она хорошо училась, продолжала танцевать и начала ещё рисовать на радость «тёте и дяде», как она называла приёмных родителей, и своим педагогам. Дядька – работник райисполкома, немного погодя устроила её в хорошую художественную школу, по окончании которой она без особого напряжения поступила в МАРХИ.3 Девушка всерьёз интересовалась искусством, делала успехи в учёбе, в институте её заметили и, начиная с третьего курса, она приняла участие в нескольких проектах, делавшихся для отечественных набобов, и серьёзной работе одного архитектора из Роттердама, искавшего по всему миру талантливых молодых ребят чтоб их нещадно эксплуатировать и почти не платить.

Сначала заболела тётя Инночка. Она жаловалась на одышку и усталость, на боли под левой лопаткой. Потом слегла. Однажды дядя, самоотверженно ухаживавший за женой – оба очень не хотели больницы – проснулся по будильнику, чтобы дать ей по расписанию лекарство. Он спустил ноги с кровати, в темноте нащупал фонарик и обошёл широкую двуспальную семейную кровать. Затем он склонился над больной, чтобы осторожно разбудить её, и дотронулся до руки жены. Она была совершенно холодна.