Коллекция королевы - страница 8

– Карпуша, ты бы пособирал что-нибудь.

– Так это ты у нас в школе марками увлекался. Разве что и меня научишь? – без энтузиазма отозвался Карп.

– Марки? Можно и марки.

– Нет, я про второй этаж подумал.

Они сидели внизу на выложенной розовыми плитами террасе перед только что отстроенным загородным домом и ожидали, когда жена управляющего Палыча Клава позовёт всех обедать.

– Объясни, я не понял что-то.

– Да ты можешь его со смыслом обставить. Ты же у нас мальчик со вкусом. Выбери себе эпоху, идею.

– Например? – всё ещё лениво осведомился младший Кубанский.

– Ну, скажем, Всеволод – Большое гнездо! – подмигнул старший.

– Ох, ты и хватил. А Веспасиана не хочешь? Или уж Рамзеса Второго?

– Ладно, я пошутил. А как на счет маминых предков?

– Правда, Пуша, – поддержала Глеба сестра Тамара, ставившая в вазу свежесрезанные Палычем махровые нарциссы. – Мы всё-таки кое-что знаем. Не слишком глубоко, но до прадедов точно. Давайте сначала родословное дерево вместе нарисуем.

– До прадедов, Томик, – оживился Карп и тепло взглянул на сестричку – до чего на маму похожа! – Это какой же царь тогда был?

– Сначала, думаю, Павел. Но он прожил очень недолго, – пожал плечами Глеб, – а потом? Николай Первый, если мне не изменяет память, Николай Палкин!

– Изменяет-изменяет! А куда у тебя Александр подевался? Война двенадцатого года?

– Александр-освободитель?

– Александров было два. Или нет, три!

– И Николаев было два!

– Последнего спутать трудно. Там уже семнадцатый год и Октябрьский переворот.

– А вообще, Тома, кто у нас гуманитарий в семье? Тебя чему в университете учили?

– Ну вот, братишки, приехали! Меня учили классической филологии, старославянскому, исторической грамматике. Дальше продолжать? Но, однако, в моей не обременённой особо систематическими знаниями по истории голове, всё же всплывают в этот период дела и люди. Декабристы, Жуковский, Плетнёв, Пушкин и его Натали, Карамзин и Даль, даже Герцен.

– Не рано для Герцена? – удивился Глеб.

– Нет, я точно помню, что когда Наполеон стоял под Москвой, Герцен уже родился.

– Глеб, я чем больше думаю, тем больше мне нравится твоя идея! – проговорил Карп и хлопнул брата по плечу. – Царствования мы уточним. Завтра же всем этим займусь и подходящих людей найду. Медведи мы или не медведи?

С тех самых пор Карп Валерианыч стал понемногу приобретать вещи эпохи первых известных ему фон Бэр и постепенно вошёл во вкус. У него появились знакомые собиратели и галеристы. Он стал бывать на распродажах сперва один, потом в сопровождении опытного искусствоведа, рекомендованного новыми сотоварищами. И Карп неторопливо со вкусом делал покупки, с живым интересом обставлял второй этаж и увлечённо вступал в бесконечные дискуссии по поводу находок со старым музейщиком Оскаром Бруком, к которому обращался за экспертизой. Кубанский, скорей флегматик по натуре, определённо повеселел, жизнь приобретала новые краски, хоть это ещё не превратилось в страсть.

Но однажды он увидел портрет. Это случилось на аукционе для знатоков, куда одни билеты за вход стоили долларов пятьдесят. Карп пришёл туда вместе с Оскар Исаевичем больше посмотреть, потолкаться, подышать этим «воздухом кулис», к которому начал уже незаметно привыкать, как курильщики к своему сорту табака.

Они поднялись по мраморным ступеням, миновали охрану и жужжащие группки посетителей, ежеминутно приветствовавших друг друга, и неспеша, двинулись вдоль выставленных картин. Карп, не слишком большой знаток живописи, приглядел ломберный столик чёрного дерева, инкрустированный перламутром, хотел к нему подойти, как вдруг странное чувство заставило его поднять глаза. Из тёмной тяжелой рамы с золотым ободком на него смотрели прекрасные светло-зелёные глаза молодой женщины в утреннем нарядном платье, писанной маслом на фоне итальянского пейзажа. Её покатые плечи и нежная шея без украшений, тонкая талия, схваченная шелковой лентой, гладко причёсанная головка с валиком каштановых волос на затылке, крупные жемчужные серьги в ушах. «Наваждение!» – подумал Карп. Когда он захотел спросить своего спутника о портрете, голос поначалу просто не повиновался всегда невозмутимому Карпу Валерианычу.