– Куда хочу, туда и смотрю, уж не ты ли мне не велишь! – с вызовом ответил Громча и остановился, загораживая своему обидчику дорогу.
Если в дело надо было пустить кулаки, он никогда не отступал. После того, как его обсмеяли, Громче пуще прежнего хотелось поправить свое достоинство. Но Молчан за ним никакого достоинства не признавал и презрительно усмехнулся в ответ.
– Куда лезешь, горшок чумазый?! – отозвался он и смерил гончара уничижительным взглядом от остриженных в кружок волос до обтрепанных поршней на ногах. – Уйди с дороги, покуда цел!
Замечая назревающую ссору, люди останавливались вокруг них, ожидая развития событий и готовые вмешаться, если понадобится.
– Да что ты с ним разговариваешь! – воскликнул другой замочник, по имени Зимник. – Пошел вон!
И он решительно спихнул Громчу с пути. По хитрости своего ремесла и благодаря покровительству епископа замочники ставили себя выше прочих жителей Окольного города и никому не позволяли себе перечить. Конечно, Громча знал об этом, но на глазах у Медвянки он не отступил бы даже перед княжескими кметями. Привычно подвернув рукава праздничной рубахи, он набросился на замочника с кулаками. За того встали товарищи, за Громчу – брат и другие посадские, не жаловавшие гордых замочников, и вмиг пол-улицы втянулось в драку. Голосили женщины, испуганно вопила сестра Громчи Живуля. А Медвянка во все глаза смотрела на разгоревшееся побоище и увлеченно ахала. Она-то нисколько не испугалась, а напротив, бурно переживала новое развлечение.
На шум прибежали кмети тысяцкого и кинулись разнимать драку. Ловко и привычно орудуя древками копий, кмети принялись расталкивать и растаскивать в стороны раскрасневшихся, растрепанных и утративших праздничный вид горожан. Женщины причитали над синяками и ссадинами своих мужей и сыновей. А Медвянка, которой некого было жалеть, поднесла к лицу рукав, пряча усмешку. Она помнила, что вся свара разгорелась из-за нее, и в глубине души была довольна.
– А ну разойдись, лешачьи дети! Морок вас возьми, тур вас топчи! – доносился до нее из плотной шевелящейся толпы сердитый голос Явора.
Его красный плащ быстро метался среди полотняных рубах. Может, десятнику и не пристало своими руками разнимать драку посадских мужиков, но Явору хотелось чем-то себя занять, чтобы не смущаться досужими мыслями о Медвянке. А здесь как раз подвернулось привычное дело; драка была ему не в новость, он распоряжался и уверенно раздавал тычки и затрещины.
– Пошел, будет клешнями махать! Да пусти его, чтоб вас обоих на том свете всяк день градом било! – покрикивал он на не в меру ретивых драчунов. – А ну – за ворот да в поруб тебя! Посидишь в яме – так удали поубавится! Поди прочь, дядька Шумила, не до тебя! Ну, Кощеевы кости, кто зачинщики?
Громчу и Зимника растащили последними; те настолько разошлись, что ничего не видели и не слышали, рвались из рук кметей и снова кидались друг на друга. Отмахиваясь, замочник попал Явору кулаком в лицо. Разъяренный таким оскорблением своему достоинству десятник схватил Зимника за плечо, могучей рукой повернул к себе и с такой силой ударил в челюсть, что тот отлетел на три шага и рухнул в пыль. В следующий миг двое кметей уже сидели на нем и вязали ему руки.
Двое же кметей держали за руки Громчу. Лишившись противника, сын гончара сразу угомонился и покорно позволил кметям себя взять. Ему вязали руки, а он угрюмо молчал, свесив растрепанную голову и лишь изредка бросая сумрачные взгляды на бранящегося десятника. Придя в себя, Громча и сам не понимал, как сумел ввязаться в такую драку. И уж конечно, лучше бы ему этого не делать.
