Читать онлайн Ад Феорин - Колыбельная Инженера

Тусклый свет бродит бесцельно и беспечно по стене, отбрасывая причудливые и странные образы гротескного и мрачного ноктуария мира сумрачных и безликих теней, продолжая свой завораживающий и очаровывающий танец среди пятен коррозии металлических балок и перекрытий покосившейся арматуры, обнажившей под разрушенным бетоном свой ржавый и скрипучий остов, среди облупившейся штукатурки и осыпавшейся со стен неприятными хлопьями дешевой краски провалов и пустот мертвого и пустого коридора со множеством покосившихся дверей, давно сгнивших и висевших лишь на одной скрипучей и давно не смазанной петле, с множеством кучек битого и хрустящего электрического и металлического стекла выбитых и треснувших окон или экранов, среди разлагавшегося мусора и обрывков истлевавших газет и документации, среди шуршания полиэтилена и брезента, наполняя этот мир загадочной и потусторонней жизнью неведомого и невидимого мира неосязаемого и фантасмагорического, приходя сюда вечером и неумолимо исчезая с рассветом.

Сгущалась непроглядная, вязкая и чернильная мгла, оседая медленным и смоляным конденсатом Инктройнного коллайдера на заиндевевшие от долгого простоя роторы крошечных и почти неприметных моторчиков и отозвавшиеся тугим скрипом и гулким скрежетом кремниевые сочленения шарниров пальцев, и окутывала прозрачным и неразличимым маревом шелкового спокойствия загробной тишины убаюкивающего хлада титановые кости с хромированными шестернями и прозрачной кожей, что более никогда не почувствует бережного и прохладного касания ночной или вечерней прохлады или безжалостного зноя… лишь память сохранит, а тело рефлекторно повторит, сжав стальные тросы мышц в едва осознанном спазме, заставив поежится и вдохнуть механической грудью тяжелый и загрязненный воздух, что отзовется клокотанием и гулом в системе вентиляции и обработки легких, замененных на винты и турбины… лишь гайки и болты… скобы и подшипники… провода и оптоволокно…

Все живое было чуждо этому месту, – даже неживое давно покинуло пределы этого обиталища древнего и ветхого чувства Обреченности и Эрозии распада и ретрограда мысли о чем-то незыблемом и возвышенном, о чем-то недостижимом и далеком, задушенным и убиенным в колыбели при рождении.

Покинул это место Лос.

Стылый и замерший воздух оседал вязкой и клейкой пылью на стол, заваленный чертежами на углеродной бумаге, полимерными моделями, осязаемыми и тактильными формами, созданными ультразвуком, смоляными фигурками, напечатанными на принтере и обретшими форму при помощи фотополимеризации, – то затвердевавшими витиеватыми и замысловатыми узорами и рисунками, то вновь таявшими и возвращавшимися в прозрачную лужицу эластана на краю стола, – озаряя своим лиловым светом и играя разноцветными бликами многоликих отражений на отполированных и выточенных лазером, в идеальном беспорядке лежавших деталях механизма, отброшенного, словно в отчаянии или бессилии прочь, напоминавшего машинизированный комок мха, переливавшийся никелем и источавшим слабое свечение малого излучения ионов кристального и магического происхождения.

Тень в сотый раз скользнула по оплавленному в нескольких местах и обожженному пластичному пластику прозрачной кожи, лишенной любого чувства и опиравшейся лишь на прежнюю память, что подводила все чаще и чаще, отбирая и пожирая неостановимой болезнью последние крохи и частицы прежней личности, у которой слишком громко колотилось сердце.

Я слышу, как ты кричишь. Слышу, как молишь, блуждая неприкаянным призраком моей угасающей и несовершенной памяти, чувствую, как наблюдаешь за мной и моими тщетными попытками привнести в эту груду рухляди мёртвого металла хоть частичку жизни, как в те волшебные и магические поршни, кои многие считали бесполезной тратой запчастей, как в те отталкивающие и пугающие двигатели и машины, что вытягивали Тьму и дарили радость людям. Нет, только не волнуйся, я не позволю тебе слоняться по этим бесконечным и обветшалым коридорам огромного и опустевшего города и бывшего реликта Заслона Знания и памятника катафалка эпитафии мечты в одиночку, – я буду там с тобой, – плыть по отравленным рекам раскаленных металлов литейного цеха, терять связь с реальностью в озерах горячего и вишневого электролита, теряться в лабиринтах искривленных и искаженных отражений диэлектрических и замедляющих фазу зеркал, в азотном хранилище криодепозитория… там, где вечная зима, где небеса пылают лавовыми и магмовыми озерами кислотных морей, где убежище и пристанище для последнего человека, не ведающего сна и голода, холода и болезни, медленно и неотвратимо забывающего человеческую суть и речь, предавая забвению былые эмоции и болезненные чувства, снедаемого лишь жаром невыносимой лихорадки одиночества, это лишь массивный и огромный купол под просевшей и прокаженной землей, окруженный Пустошью Невидимого Убийцы; где больше нечего терять, где потерянное нельзя отыскать, как бы ни старался…

Где тишина невыносимо оглушительная и громкая.

Где я остался преследовать лишь твое синтетическое эхо.

Там, где я сумею тебя отыскать.

Слышен в переплетении оптоволоконных кабелей далекий и заунывный шепот, доносящийся сквозь белый шум и потрескивание помех счетчика ионного и магического излучения и преследующий нескончаемое количество времени, приходящий лишь в самый темный час до Бледного рассвета, терявшийся в помехах и заблудших радиочастотах сигналов прошлого и волн радиостанций будущего, – хорошо, я поддамся и сдамся, но только на сегодня.

Лу-ли-ла-ла, глаза сокроет вечная мгла… Давным-давно, неизвестно точно сколько столетий или тысячелетий назад, в далёкую тёмную эпоху Передвижных городов, не снимавшихся с тяжелых и массивных якорей по нескольку десятков лет, бороздящих и плавающих по морям нескончаемой бирюзовой глади, дрейфующих неприкаянными айсбергами в темной и непроглядной пучине темных и глубоких впадин, витающих в лазурной глади бескрайнего и облачного неба, подобно Золотому Дворцу, игравшему бликами яркого солнца на собственных величественных ротондах, смотрясь горделиво на отражение в огромных зеркалах океанов и ленточек рек; замерзших в толще льда и невыносимого, губительного мороза, зарывшихся в толщу земных пород буром… в темном и маленьком мирке Сонаты в духе фантазии, хах… в мире, где перипетии шелка Забвения и летаргического сна сшили свои полотна и вуали воедино в незримое и прочное полотно гибельного и ониксового руна… в тесной и темной мастерской, в тюрьме, что без стен и замков, в темнице давящего и удушливого плена и мучения длительной пытки собственных раскаленных и обнаженных мыслей, один никчемный инженер, о коем никто не ведал, о коем никто не знал, коего никто предпочитал не замечать, будто грязное пятнышко на дорогой и лакированной столешнице антикварного стола, что лишь чинил и обслуживал механизмы, что просто выполнял свою маленькую работу в мире, где царил искусственный интеллект, где роботы и аниматроны властвовали над всей системой, создавая для людей идеальный и пластмассовый мир, пустой и бездушный, но яркий и счастливый, где никто не работал, никто не творил, никто не создавал и никто не мечтал, а любая деятельность, кроме размышления над тщетностью бытия и бесконечного и скрупулёзного хранения бесценного и кропотливо воссозданного до Катастрофы, убереженного в надежном хранилище Архива от рук захватчиков Империи и тайком спасенного и неумолимо пропадавшего, тухнувшего и истончавшегося в стальном и крепком сейфе за шестьдесят шестью печатями Знания не одобрялась, где посреди груды радиоактивных обломков ютилась отрезанная от остального мира горстка выживших под куполом из металлического стекла и окон-экранов, искал безутешно и безнадежно спасения и искупления, усердно работая, создавая уникальные мелодии, сотканные из звуков механических деталей собственного тела, что монотонно и точно выполняло рутинные и привычные действия и операции, склонившись и сгорбившись над недоработанным механизмом – простой и любимой в прошлом детской игрушкой, принадлежавшей дорогому человеку, великим артефактом, в который столь долго и упорно верила та, чей стук сердца уже никогда не возродить, или пустой безделушкой, коей считает себя он сам, – сжимая и прокручивая в тугих сервоприводах пальцев лазерную отвертку, сплавляя воедино разрывы в катализаторах раскаленными скобами и шунтами, заделывая прорехи полимерным клеем и затягивая расшатавшиеся структуры алмазными болтами, и алчил лишь одного, чтоб это изобретение смогло ожить хоть на секунду, хоть на мгновение.

В каждом шелесте. В каждом скрежете механизма он слышал тебя. В каждой тени видел твой ускользающий фантом, – свою чарующую страну Меморию, что обречена была превратиться в Мраморию гранитных и холодных надгробных плит каменного и душного погребального савана, сомкнувшегося над головой проржавевшим до основания остовом руин мертвого Града Мечты памяти и едких токсинов воспоминаний.

Ты одна научила его мечтать. Одна видела в простом механике нечто большее, – безумца и изобретателя, творца и созидателя. Обучила словам, что лились хрусталем песни и мелодии с твоих уст и мчались легким ветерком неги сновидений над колыбелью любимой дочери. Научила видеть в этом мире не только цифры и нули. Явила ему Астральный путь мечты… а затем угасла безымянной звездой в объятьях неги Страны Снов и Молчания, за Грань коей шагнула, оставив его совсем одного в безликом и безмолвном Космосе Стекла и Хлада отречения.

Так позволь же мне воспроизвести твои мелодии.

Так спи же, дитя мое, усни. Усни мирным сном вуали рёва турбин и мягкой перины скрежета несмазанных и перетирающихся о треб шестерней… Спи-спи, малыш, ибо сколько раз тебе повторять, что инженеры не рассказывают сказки, – они их сочиняют для начальства, чтоб хоть немного приоткрыть завесу тайны над принципом работы нового изобретения, и для людей, столь далеких от технологий, что болт от гайки не отличат.

Закрой глаза под мерный стук молотка и шипение сварочного аппарата, под треск магнитных рульетов и левитационных фольгированных ониксов, под шепот конвейерных лент армированного льда и лазерной установки для закрепления полимерных скоб, – под мелодию и симфонию рабочего верстака, над коим в свете мигавшей и давно перегоревшей, не раз починенной лампы склонился последний оставшийся в замершем городе инженер, обитавший в приюте теней прошлого, обречённый слушать их шепоты и заунывные стенания, видеть их смутные силуэты и ловить кремниевыми шарнирами лишь ускользающий шелк их присутствия, довольствующийся малым и продолжавший кропотливую и бесконечную работу над никому уже не нужным артефактом. Озеленитель, спаситель людей в радиоактивных и безжизненных Пустошах, что мог бы все изменить, что мог бы вернуть изувеченные останки былой роскоши и великолепия Природы, обращенные в техногенные отходы и не перерабатываемый мусор, непригодный ни для жизни, ни для смерти, ни для человека, ни для автоматона… что мог бы помочь мне уснуть.

Уснуть и отыскать тебя.

«Спи, мое дитя, усни,

Полынью скованы следы.

И ищи их не ищи,

Тропу обратно не найти, -

Погасли в доме огоньки»

Спи же, мое дитя, усни. В отблеске тритиевых колб, что были аккуратно разложены в приоткрытом ящике рабочего стола, вновь на краткий и едва ощутимый для простого человека миг мигнула и угасла сигнатура быстрого и неутомимого, распаленного вечным голодом и алчностью пожнать любой проблеск света, тусклого и блеклого, существования потусторонней жизни, нашедшей свое незыблемое и едва ощутимое пристанище в Приюте вечных теней и дымчато-серого сумрака, стелившегося химическими клубами водянистого льда морозного и инеистого дыхания криопода по потрескавшемуся кафелю медицинского отсека по утрам, обитавшего в пределах понимания нашего несовершенного сознания и на границе нашего зрения, – общего понимания фикционного и вечно ускользавшего из-под рыхлого и непрочного фундамента сыпавшегося пепельного песка непрочного базиса и генезиса бытия.