Да, хороший был человек, счетовод её перламутровый, жаль, сошел нонче.
Прикрыв блокнот, старушка оглядела попутчиков. Нечаянно мазанула глазами по мужчине из соседнего закутка, пялиться-то было неудобно, тот, будто воробышек, сидел у ног укутанной в одеяло незнакомки, девушка с кислым видом разглядывала мелькающие за окном сосны и березы. Не будь в вагоне столько народу – и к бабке ходить не надо, было бы кино для взрослых. Поерзав на месте, Евдокия Михална нащупала ногой запрятанный под низОм костыль. Из мужиков-то сейчас никто не вступится, дохлые все, эпатенты, такому и лезть не резон…
Еще дома она смотрела фильм про мафию. Там один шустрый старикашка в случае заварушки костылем во всех тыкал, а из костыля лезвие выскакивало, вострющее-превострющее. У них там, в Европах, тоже, видно, не сахар, преступность разнузданная. А у нас и того хлеще… В её время разве ж так безобразничали?! Мужики при делах были, коммунизм строили, а сейчас, стыдно сказать, такие извращенцы пошли, что и на старух заглядываются. Евдокия Михална на всякий случай подтянула резинку на убегшем чулке, чулки она носила не из-за всяких там глупостей, стара она для этого, просто с ними легче управиться, когда момент настанет. Движение это не осталось незамеченным, клянчащий мужик перевел взгляд и раздул ноздри.
«Свят-свят-свят!» – Старушка уткнулась в окно, внутри, однако ж, зашевелился червяк. Да разве б сидела она такой шляпой, будь с ней этакий прибор! Да с таким прибором никакой элемент не страшен! Перед глазами вдруг проплыла страшная сцена: дырка в боку, кровища. Старушка охнула, обомлела. «Совсем из ума выжила, старая дура! Человека чуть не зарезала». И это после того, как её – тлю! – чести такой удостоили!
Чтобы не натворить ничего лишнего, старушка расстелила постель и поскорее улеглась. Благо наступил вечер.
***
Еще одно утро Евдокия Михална встретила под стук колес. Обстановка несколько изменилась. Клянчащий мужичонка, раскрыв рот, спал на месте красавицы, красавица тихонько, вроде как и не было её здесь, сидела в углу недоделанного купе, на лице не осталось и следа от прежней озабоченности. Нечто подобное Евдокия Михална уже видала в рекламе йогурта. Страдаешь, мучаешься, а потом – бах! – облегчение! И будто заново на свет народился и… порхаешь!
«Быстро же у них сладилось… Добился все ж таки своего, харя бандитская! – Старушка не успела и моргнуть, как снова свернула с дорожки праведной, козломордый-то своего не упустит, но тут же пшикнула на себя: – А ты кто такая-то, осуждать?! Сама молодая не была, что ль!»
Вытаращившись в потолок, Евдокия Михална долго еще лежала, думая уже о своём, прежде чем переключиться на дела утренние, потом достала мыльницу, вафельное полотенчико и, увидав, что в противоположном конце вагона народа нету, пошлёпала умываться.
По дороге старуха перекрестилась, склонила голову, хотела было отвесить земной поклон, но не тут то было – не успела она сложиться пополам, дверь в тамбуре ухнула. «Ничего, ничего, – успокоила она себя, пропуская вперед мужчину с перекинутым через плечо полотенцем. – Дай только на землю сойду, там уж вволю накланяюсь, и Богородице, и святым угодникам».
Закончив утренний марафет, Евдокия Михална позавтракала и заглянула в свою арифметику. Утро встретило недоброй вестью, поезд опаздывал. По правде сказать, известно это было еще накануне, но она поначалу отмахивалась, надеялась, что за ночь поезд наверстает упущенное, такое не раз бывало: днем – каждому столбу кланяется, а ночью несется, как ошалелый. Однако поезд опаздывал еще больше.
