«Или никого нет в живых», – прокомментировал внутренний голос, который в минуты стресса всегда «просыпался». Неохота поднимать переполох ни свет ни заря, пугать обывателей, – Рублев искренне волновался за судьбу Пети Зернова и женщины, спрятавшей его.
Они ведь не отопрут спросонья – еще дверь вышибу зря, «засвечу явку». Поехать к дому и пройтись мимо? Свет или темнота в окнах ничего не докажут: может, Галя – «жаворонок», а может, и «сова» – будет спать до девяти, когда электричество включать уже незачем. Андрей говорил, что Галя учительница по домоводству, значит, к первому уроку приходит не всегда. Но и для первого еще слишком, слишком рано. Эсэмэску отправить? Не факт, что ответит тот, кому она адресована. Галя может сидеть привязанная к стулу, прикованная к батарее, а «трубкой» воспользуется ее палач или мучитель.
«Спит она, и дети спят», – внутренний голос противоречил сам себе: сначала напугал, теперь успокаивал…
Рука механически потянулась за второй сигаретой, он уже прикурил, но резко затушил и выбросил. Хорош будет бегун после продымленного утра и суперкрепкого чая.
– Нечего делать – читайте молитвы, – кажется, так говорит Сережина Танюша. – Это лишним не бывает. Я вот, когда не нахожу себе места, «Отче наш» или «Богородице, радуйся» повторяю. Успокаивает.
– Так я молитв не знаю и в Бога не верую, – ответил ей как-то Рублев.
– Вера придет, многие в поиске, а тексты – вот, в книжечке, – сказала Танюша и положила на холодильник карманный молитвенник с православным крестом.
Комбат потом с Сережей пытался обсудить эту сильно удивившую его историю. Но сын ушел от разговора. А молитвенник так и остался лежать там, где Танюша его оставила. Когда это было? Месяц назад? Два? Три? Вот они – противоречия между постсоветскими отцами и антисоветскими детьми. Младшие старших молиться учат и думать о душе.
Сейчас книжечка показалась уместной – он открыл первую страничку и зашептал непривычные слова. И немотивированная тревога «отпустила»…
Сын вскочил вместе с воплями китайского будильника, сразу надел спортивный костюм, кивнул Борису. Тот накинул поверх футболки легкую мастерку, и они побежали. Через квартал к мужской компании привычно присоединилась хрупкая девочка. В темноте, расцвеченной светом многочисленных окон, эта троица выглядела вызывающе. Но свои, микрорайонные, уже не оборачивались. Изредка кто-нибудь пытался примкнуть к их неразлучной компании, но долго не выдерживал.
Пока Сережа плескался в ванной, Рублев выставил на стол чай и бутерброды. Сын с аппетитом позавтракал, напомнил, что сегодня вечером помогает Тане делать уборку, и ушел. Комбат сразу набрал Андрея Подберезского:
– Как дела у Гали? Что с Петей?
Тот отчитался по всей форме – никто не беспокоил, ребенок здоров, ест хорошо, спрашивает, где мама.
– Пусть твоя Галя заинтересует его как-нибудь, книжками завалит, поручение даст.
– Она учительница, не хуже нас в детях понимает. Но Петя-то не младенец, его погремушками не отвлечешь. И, как Золушку, не посадишь горох от чечевицы очищать. Ты ему что сказал? К двоечнику побежала. Догадывается небось, пацан что на несколько суток учительницы у отстающих не задерживаются.
– Ладно, сам знаю. Погоди – мобильный звонит. Бахрушин на проводе! Давай ко мне! Жду!
Леонид Васильевич попросил спуститься за диском через пятнадцать минут. Выходя из подъезда, Рублев заметил Подберезского, запирающего свою тачку. Тот тоже увидел командира, понял, что лучше подождать – Комбат не отправится в гастроном, если велел товарищу срочно приехать к себе. Через минуту прибыл Бахрушин. Как обычно, сначала вышел шофер, осмотрелся, заглянул к шефу. Тот пригласил сесть в салон и Рублева, и Подберезского.
