– А что думаешь ты, Михаэль?, —
раздался вдруг посреди отвратительно зазвеневшего марева теплый и на удивление трезвый голос Каифы. —
– Ты тоже считаешь, что самоубийство этого сумасшедшего может сделать счастливой толпу идиотов, которые даже имени его не запомнят?
– Какого еще сумасшедшего?, —
вздрогнул от неожиданности запыхавшийся Михаэль, совершенно не соображая, о чем с ним говорит первосвященник. Торможение было чересчур резким. Он вновь увидел себя в большом зале приемов в доме Каифы. Все вокруг улыбались и были приятно расслаблены. А в его бокале плескалось вино, которое Мария себе, Аву и Михаэлю разбавляла водой. Сама она была уже немного пьяненькая. Во всяком случае глаза ее масляно сверкали, как два дня назад, на его дне рожденья, когда все пираты и даже новообращенный, принятый наконец-то в банду Ав выпили за сараем неразбавленного вина. И при этом никого не вырвало. Наоборот, всем стало безумно весело. И Мария разрешила тем, кто захочет, поцеловать ее руку. Все вдруг притихли. Целовали по очереди. Михаэль сжульничал и, притворившись пьяным, встал во второй раз. А потом попытался поцеловать Марию еще и в щеку. Кстати, она не была против. Это он, дурак, оказался не готовым к такому повороту и растерялся. Глупо получилось. Мог быть и посмелее…
– Да их множество сейчас развелось, – продолжал тем временем о чем-то говорить Каифа. – Что ни месяц, являются перстень прокуратора примерить. Время, что ли, для этого подходящее? А и правда, дождей давно не было… Ну вроде того безумца, на которого вас завтра мой сын сводит посмотреть.
– Дядя Иосиф говорит, что только любовь…, – влезла в разговор Мария, начало которого Михаэль пропустил.
– Ну слава Богу!, – обернулся к ней Каифа. – Твой учитель, дочка, наконец-то, оттаял. И десяти лет не прошло. Очухался! Видишь, как полезно бывает из столицы уехать. Пить бы еще бросил…
– А разве он не всегда так думал?, – удивилась Мария.
Михаэль все еще не понимал, о чем здесь говорят, и лишь глупо хлопал глазами, радуясь тому, что его по счастью вытащили из ада, в который он только что готов был ступить. Дышать стало легче.
– Ну давай, расскажи еще, каким злодеем я был, пока тут с вами, агнцами, грызся, – услышал он голос отца, который успел уже изрядно наклюкаться. – И какой ты у нас всегда был хороший. Все со своей любовью к нам приставал, когда мы, недостойные, только кнут да шекели уважали… Про любовь он заговорил!… Давно ли вспомнил, как это слово звучит? И что оно вообще значит! Опять решил нас…
– А я и не забывал никогда, – спокойно, не повышая голоса, заткнул забивший было фонтан Каифа. – Это ты, похоже, запамятовал, как уговаривал меня отречься…
Тут в зал вошел слуга, чтобы увести градоначальника. Попрощались с ним поклонами, не прерывая разговора.
– Ты еще объяснял тогда, что иначе не сможешь протащить меня в синедрион, – продолжал первосвященник. – Что здесь такое не приветствуется. Говорил, что к власти нам с тобой нужно придти любой ценой, чтобы осуществить мечту. А, если и придется заплатить мелким предательством за что-нибудь важное, так победа все загладит. Того только ты не учел, что за маленьким враньем всегда приходит большое. И благая цель как-то вдруг теряется из виду. Вернее, это мы ее незаметно подменяем. Незаметно для самих себя. Ну так и скажи мне теперь, кто из нас тогда предал мечту?
– Я что-то не понял, —
