Больше всего Ав мучился от того, что видел он пока что только то, что было слева. Притом что все, что росло на певунье справа, возможно, было еще прекраснее, но так уж она села. От запаха ее волос бедняга начал дуреть. Чтобы не потерять сознание он попробовал представить, а как там справа… Представил. Стало еще хуже. И совершенно некуда было девать руки!… Посмотрел, как выкручивается со своими руками Константин. Увидел!!… – Кажется, теперь не только уши – даже нос покраснел. Еще раз бросил взгляд через стол. Нет, действительно, в первый раз не ошибся. Минуту соображал, как быть. И вдруг решился. Так, сначала нужно разобраться с левой рукой. Не торопясь… Крепко сжал зубы и попробовал повторить все в точности… вслед за Константином. Если ему можно, то почему, собственно?…
Небеса не упали, и по лицу Ава никто не ударил. Только рот пересох и захотелось кашлять. Если бы Длинноногая сейчас не пела, он бы точно покашлял. А главное, этот проклятый хитон – одно ведь название: что он есть, что его нет!… Головокружение опасно усилилось. Теперь правая рука… Не успел. Только собрался ее пристроить, а певунья в паузу вдруг лизнула его в переносицу… Так, между прочим… Хорошо, что он сидел и падать было некуда. У Марии губы не такие тонкие… Но странно – у этой мягче… И колени у нее не дрожат. Может потому, что здесь тепло и она не мерзнет? А может потому, что она сейчас сидит? Нет, наверное, потому, что поет. И ей сейчас не до глупостей! Она думает о музыке. Ав нечаянно выключил что-то в своей голове, потом перестал слышать музыку и вдруг увидел, о чем на самом деле думает сейчас Длинноногая. – Господи, что там сны Марии!…
Ав был уже практически в обмороке, когда где-то далеко отсюда, не в этом доме, лопнула длинная толстая струна и раздался беззвучный, нарисованный в воздухе стеклянный звон. По салону поплыл вкусный, но не вполне съедобный запах, обладавший кроме всего прочего еще и цветом. Он был невидим, как и полагается запаху, но определенно рыжим! И еще: он напоминал собой лису. Нет, не принадлежал ей, а просто неуловимо был чем-то на нее похож. Ав знал, чем пахнет лиса, – псиной. И ничего хорошего в этом запахе он не находил. Этот же аромат был просто восхитителен! Он обжигал и помогал вспоминать то, чего никогда с ним не происходило, призывая радоваться всему подряд, словно он пьяный или слабоумный. И давать быстрые обещания. Непонятно кому… Одновременно этот запах погружал Ава в странный сон, чем-то напоминающий тот морок, который по ночам впускала в себя зеленоглазая ведьма, позволявшая потом своему мучителю делать с собой все, что ему захочется. Только бы кто-то у нее потом родился…
Странность этого обволакивающего сна заключалась еще и в том, что ему совершенно невозможно было противостоять. Понятно, что и не хотелось. С чего бы вдруг? Но даже если бы такая мысль в голову и пришла, сопротивляться сну просто не получилось бы. Он не спрашивал, чего ты хочешь, или чего боишься. И не дрался с тобой. Не ломился в твои стеклянные двери, а просто входил в тебя… Проникал сквозь твои нервы беспрепятственно, как в прозрачное. Как вода в сухую губку. Он пробирался через тебя, делая с твоим прошлым что-то удивительное, волшебное, непостижимое…
Уже и Леонтина встревожено заглянула сыну в глаза, однако, не обнаружив причин для беспокойства, лишь зябко повела плечами и привычным движением взъерошила его волосы. После чего громко шмыгнула носом и, стянув с его тарелки ломтик дыни, растаяла, не смешиваясь с этим чудесным запахом. Константин проводил тетку напряженным, несколько испуганным взглядом и вытаращил глаза на Ава, словно спрашивая, все ли с ним в порядке. На всякий случай Константин прикрыл ладонью глаза своей темнокожей наложницы, воспринявшей этот жест как начало какой-то новой, еще более откровенной игры и заулыбавшейся кузену уже всем лицом. А обольстительница Ава в этот момент как раз заканчивала свою песню. Она ничего не увидела…
