– Зато сколько её потеряло, – не унимался Георгий. – В Пакистане и Бангладеш, в Европе и Штатах. Хотя не в этом дело.
– Совсем немного, – вставил я. – Советское командование жалело солдат.
Хотя, пожалуй, он не о солдатах.
– Да и потом, – продолжал Костиков, – с чего вы взяли, что присутствие двух одинаковых людей в одной пространственно-временной плоскости может уничтожить вселенную? Присутствуют же близнецы, и ничего подобного.
– Близнецы – разные люди, – горячился, прихлебнув из бокала наш новый знакомый. – А вот если один и тот же. Если вы встретитесь там с самим собой…
– Ерунда! Полная ерунда! Я это вам как физик заявляю. Ничего не произойдёт. Это антинаучная теория. И навеяна она, скорее всего, дешёвыми фантастическими фильмами.
– А почему же тогда нам не говорят, есть ли там наши двойники или нет? Почему мне не говорят, есть вот я такой в Советском Союзе или нет меня там?
– Ну а почему нам должны это говорить? – удивился Никита. – Отношения у Российской Федерации с Советским Союзом дружеские только внешне. Да и то лишь потому, что вроде мы русские, и вы русские, так давайте жить дружно. А так всё сверхсекретно. Никаких вольностей.
– Я знаю, – вставил я зачем-то, – что некоторые люди здесь, в России, узнавали себя в телевизионных репортажах оттуда.
– И что они при этом чувствовали? – тут же встрепенулся Георгий.
– Ну кто же знает, что они чувствовали. Прикольно им это, наверно, было – вот и всё.
– А мне кажется, что они чувствовали горечь, – глаза Георгия увлажнились. – Гнетущую горечь оттого, что не могут быть рядом с самими собой и страстное желание слиться с этим собой, который там, на другой стороне. Пусть даже ценой гибели вселенной, чтобы обрести в себе что-то, что было утеряно безвозвратно. Ведь мы все, признайтесь, чувствуем себя обкраденными. Знаете, в этом что-то настолько величественное, настолько пугающее, что мне иногда даже думать страшно об этом. Я уверен, что в этом ключ ко всем тайнам в мире. Встретиться с самим собой на другом рубеже, слиться в единое целое, а потом встретиться и с третьим, четвёртым, пятым – ведь если обнаружился один мир, то должны быть и другие – и, в конце концов, когда все миры и все инкарнации будут исчерпаны, превратиться во что-то немыслимое. В Бога! Вам не хочется превратиться в Бога? Ну скажите, неужели не хочется?
– Э, да у тебя, дядя, – не выдержал я, – кое-что пострашнее ностальгии. Даже не знаю, как это назвать.
– И я не знаю, – кивал Георгий Евгеньевич. – Может быть, это просто усталость от себя самого.
Ведущий ещё пару раз задавал вопросы на знание истории СССР и её культурных ценностей, и опять картонные пионерские звёздочки доставались мне. Наконец торжественно, под фанфары и многократно повторяемое в динамиках гагаринское «Поехали!», мне вручили бутылку «Советского шампанского». Я вида не подал, но в глубине души ликовал.
Наш знакомый к тому времени окончательно отрубился. Я предложил Никите выпить шампанского, но он отказался.
– Не люблю я шампанское. В другой раз. Давай поговорим, наконец.
Мы пересели за освободившийся столик, оставив Георгия спать на столе уткнувшимся в свои руки, – мало ли, вдруг подслушает чего – взяли ещё по пиву, и Никита принялся посвящать меня в свои сенсационные новости. Как выяснилось, они действительно заслуживали такой восторженно-неожиданный статус.
– В общем, сообщаю без вступлений, – сверкал он очами. – К нам в институт приняли на работу перебежчика.
