– А это что? – спросил Дебольцов. – Болото?
– Это лог, господа хорошие… Этот авто трупы вез? – След чернел по наезженной дороге сильно, он будто звал…
– Этот… – повернул Дебольцов голову. – Тебе интересно?
– Россия порушена. Без царя – она не Россия, а так…
Колеса загромыхали по деревянному настилу из веток и бревен – или шпал? В грязи не очень было видно.
– Давно мостки? – спросил Бабин.
– В прошлом году мотал-от в Коптяки, на озеро, рыбу брать – не было́.
«Не было́… – повторял про себя под цокот подков Дебольцов. – Не было́…» Нелепая мыслишка вдруг закрутилась в голове, страшная и странная, вслух такое не произнести, и все же…
– Ты про урочище слыхал?
– Что ж, господин полковник… Конечное дело – слыхал. У кого в нашем беспутном городишке душа болит – те все слыхали. Тамо шахты старательские, тамо коптяковские хрестьяне иконки, камушки ценные – так говорят – находили – в кострищах. Ишаку не понять, что одежу в этих кострах большевики жгли. Тамо теперь судебное следствие наряжено. Туда ведь едем?
– Туда. – А мыслишка крепла: «Бревнышки, бревнышки эти – они не зря. Они не сдуру на дороге появились…» Но боялся Дебольцов. Отгонял мыслишку. Уж такая она была… Вспомнил забавное слово: метафизическая…
Въехали в прозрачный березовый лес, солнце играло на черно-белых стволах; зеленея, просвечивали старые ели и сосны – смешанный пошел лесок, на глазах густея и теряя прозрачность. Наконец среди деревьев слева увидели реденькую солдатскую цепь.
Когда приблизились, навстречу побежал судейский в форме, на вид не старый еще, с мелким лицом, на котором, впрочем, вполне отразилась значительность момента:
– Что вам угодно?
– Разрешите нам пройти, – попросил Дебольцов.
– Право же, господа, – раздраженно взметнул ручками, – что за неуместное любопытство, право! Есть правила, согласно которым… – наткнулся на горящий взгляд Дебольцова, спросил неуверенно: – Собственно… кто?
– Русские, – почему-то сказал Дебольцов. Что это была за мотивация такая – он бы и не объяснил. Но судейский внял.
– Проходите, – бросил кратко. – Руками ничего не трогать.
У старательской шахты стояли еще два чиновника и две женщины в хороших платьях, с зонтиками. Та, что была помоложе, цедила капризно:
– Ну, мама, – с французским ударением, – ну почему папа, – такое же ударение, – смеет нас гнать? Это же следствие! Да какое еще! Историческое! С ума спрыгнуть!
– Лиза, – парировала мать, – но, согласись: это не наше дело. Отец, – попроще говорила, – и так был столь любезен, что взял нас с собой…
Пока шел этот разговор, Бабин успел заглянуть в ствол и присесть у ближайшего костра. Поковыряв в нем палочкой, он поднял на Дебольцова ошеломленные глаза:
– Полковник, вы только взгляните, это же невероятно! – На ладони держал нечто матово выблескивающее, Дебольцов нагнулся и почувствовал, как земля уходит из-под ног: такая знакомая, многократно виденная – то была серьга из розовой, среднего размера, жемчужины – самые любимые серьги. Она носила их постоянно. Боже мой, Боже мой…
Он увидел – непонятно, непостижимо, как идут они навстречу по монастырской тропинке – все: наследник, императрица, великие княжны, мальчик был в матроске и шел рядом с отцом…
Открыл глаза: серьга была уже в руке у судейского, Бабин стоял с мертвым лицом, в небо уходила старая береза с готическими ломаными ветками – знак небытия…
Надя выбралась из города только ночью; шла осторожно, жалась к стенам домов. Решила идти в сторону Перми, подумала: на какой-нибудь станции сядет на поезд, доберется до губернского городка, а уж оттуда каким не то способом отправится к тетке в Петроград. Но случилось непредвиденное: в темноте, перепутав, Надя направилась не по Пермской линии – левее, а по северной, Горнозаводской, та шла правее и могла привести ее к желаемому результату только длинным окольным путем – через Кувшинскую и Верхне-Чусовскую. Этот путь был опасен из-за неровности фронта и банд – с той и другой стороны.
