Председатель со своим комитетом обозревают митинг с высоты резного крыльца.
Сазонов, по обыкновению, постанывает:
– Миром бы надо, миром, Ной Васильевич.
– Хрен с редькой, миром! – бурчит Крыслов, готовый хоть сейчас в седло. – Теперь не комитету решать, а всему кругу.
Павлов туда же:
– Известно, кругу!
– У нас еще два стрелковых батальона, – сдержанно напомнил комитетчикам Ной. – Окромя того, не запамятуйте, артбригада рядышком. Вы говорите про мир, а на уме восстание держите. А подумали про то, как могут шарахнуть прямой наводкой с тех платформ? На платформах-то орудия, какие еще в прошлом году лупили красновцев. С кораблей снятые.
– Не посмеют, – сомневается Сазонов. – Потому как Советы же. Как же из орудий?
– А восстанье супротив кого сготавливают серые и офицерье с ними?
– Против большевиков.
Ной оборвал разговор:
– Ладно, тут не комитет – наши разговоры кончились. Перед митингом выступать будем.
– Гляди, матросы прут!
Ной увидел цепочкою идущих матросов, рассекающих черным палашом серобекешное казачье месиво, подбодрился – силу почувствовал.
– Чо они в бескозырках? Мороз давит, а они все в бескозырках, – недоумевает Сазонов, и в голосе слышится нарастающая тревога. Дело-то не шутейное! Как еще обернется! И вслух: – Хоть бы эшелон какой подошел из Пскова.
– Не жди эшелона, Михаил Власович. К разъезду в сторону Пскова выведены три платформы с орудиями.
Матросы в ботинках идут твердо. Маузеры по ляжкам, карабины за плечами, лица сумрачные, каменные челюсти стиснуты.
– Восемнадцать, – успел пересчитать Сазонов. – А где же Бушлатная Революция?
– При артбригаде, должно, – буркнул Ной.
По всей площади костры, а тепла нету. Мороз, мороз!..
У всех матросов на рукавах красные повязки.
Из штаба вышли один за другим офицеры во главе с Дальчевским и двумя генералами – Сахаровым и Новокрещиновым, и отошли кучкою на правую сторону крыльца. Ной зло оглянулся на них. Вот она, головка-то заговора! Дальчевский, Мотовилов, генералы, но не они будут кричать до хрипоты глоток, на то есть пара сотен оренбургских казаков и уральских богатых станичников. Ни к чему офицерам и генералам пачкаться, не мы, мол, заводилы, а вот сами казаки пресыщены ненавистью к новой власти, пусть они и решают, дескать, свою судьбу. Им, казакам, махать шашками и стрелять из карабинов.
Оглянувшись на офицеров и задержав взгляд на молчаливых чернобушлатниках с маузерами, Ной горестно подумал: вот тебе и ковчег, Ной Васильевич из рода Ермака Тимофеевича, разберись, сколь тут пар чистых и нечистых и как с ними поступить? Сбросить ли нечистых в геенну огненную или оставить в ковчеге и плыть в неизвестное будущее России? А какое оно будет, будущее? Того рассудить не мог. А ведь надо со всеми как-то ладить, удержать от бунта. Если вспыхнет восстание, то как бы весь ковчег вместе с председателем Ноем не пошел ко дну!
А снизу, из бекешной тьмы, горласто требуют:
– Починай митинг, председатель!
– Чего волынку тянете!
Ной заметил с высоты крыльца, как в отдалении, за кострами, обтекая площадь, цепью шли солдаты стрелковых батальонов с винтовками и штыки частоколом чернели за их спинами. А на возвышении, на трех пароконных упряжках саней, подъехали пулеметы. Молодец, комиссар!.. Фельдфебель Карнаухов и прапорщик Ларионов с комиссаром Свиридовым шли к крыльцу.
Ной подождал, покуда на крыльцо поднялись Свиридов с председателями батальонных комитетов.
